Шукшин
Шрифт:
А во Владимир он действительно не вернулся. По данным В. Ф. Гришаева, следующим его работодателем становится Министерство электростанций. В этой системе — на строительстве электростанции в Ленинском районе Московской области — Шукшин проработал с мая по август 1948 года. Никакими другими подробностями этого периода его жизни мы не располагаем. Более того, упоминание самого факта работы в Московской области встречается даже не в книге Гришаева «Шукшин. Сростки. Пикет», а в подготовительных материалах к ней, опубликованных в сборнике воспоминаний о Шукшине в 1994 году.
Вслед за этим, согласно имеющимся документам, с апреля по август 1949 года Шукшин работал в системе ремонтно-восстановительных работ МПС (Министерства путей сообщения) и снимал комнату в деревне Щиброво (сегодня это
Сидел вряд ли (да и в автобиографии 1954 года, написанной при поступлении во ВГИК, четко сказано: «Не судим»), но грань — чувствовал.
Со строительства электростанции Василий Макарович уволился в августе 1948 года, а на работу в Головной ремонтно-восстановительный поезд (ГОРЕМ-5) попал в апреле 1949-го. Вот что пишет В. Ф. Гришаев: «По моей просьбе ГОРЕМ-5 Мосэлектротягстроя объединения “Союзподъемтрансмаш” прислал справку о том, что Шукшин работал в этой организации с 18 апреля по 2 августа 1949 года в качестве маляра». Где был и чем занимался он в промежуток между августом 1948-го и апрелем 1949 года — неведомо. В той же автобиографии, где Шукшин рассказывает про тамбовское училище, есть упоминание и о рязанском военном училище: «И еще раз, из-под Москвы, посылали меня в военное училище, в автомобильное, в Рязань. Тут провалился на экзаменах. По математике». Но когда это было? И было ли? Единственное, что можно сказать: и в Тамбове авиационное, и в Рязани автомобильное военное училище действительно в то время существовали.
Подмосковный период в жизни Шукшина важен еще и тем, что у него наконец-то появляется возможность бывать в Москве, узнавать жизнь этого города, привыкать к нему, искать в нем счастья. Возможно, именно тогда в Москве у Шукшина произошли две очень важные встречи, которые предопределили его судьбу, но об этом чуть позднее.
БЫЛ НЕСКОЛЬКО ЗАМКНУТ, ЗАДУМЧИВ
А пока — об армии, точнее о флоте. Василий Шукшин во всех автобиографиях указывал, что служил начиная с осени 1949 года, точнее с 20 октября, однако документы из фондов музея Шукшина в Сростках корректируют эту дату. Василий Макарович Шукшин, 1929 года рождения, русский, слесарь, беспартийный, рабочий, холост, образование семь классов, был призван 20 августа 1949 года Ленинским райвоенкоматом Московской области и направлен на областной сборный пункт в город Химки, а оттуда под Ленинград в город Ломоносов. 30 августа был зачислен на все виды довольствия Специальных курсов Военно-морских сил на Балтийском флоте. 22 сентября принял присягу. 23 февраля 1950 года в ознаменование 32-й годовщины Советской армии и Военно-морского флота получил благодарность от командования за отличные успехи в боевой и политической подготовке. На курсах Шукшин получил специальность радиста и в июле 1950 года был направлен для прохождения дальнейшей службы на Черноморский флот в 3-й морской радиоотряд.
Чем хороши военные документы — в них нет путаницы с датами, однако с образованием путаница все равно есть. Если во всех «анкетных данных» ленинградской учебки про Шукшина писали: образование семь классов, то в аналогичных документах Черноморского флота значатся девять классов, и вряд ли это просто ошибка. Логичнее предположить, что для той должности, которую старший матрос Шукшин во время службы занимал, семь классов выглядели несолидно. Записали девять (хотя, возможно, учли два года учебы в техникуме). Почему его взяли в эту ответственную часть, куда в основном попадали проверенные молодые люди, с правильными биографиями, с законченным средним образованием, с принадлежностью к комсомолу, остается только гадать — не иначе как очередное неслучайное везение на «умных и добрых людей». Контингент здесь сильно отличался от его окружения на стройках («Такие все умные, трезвые, никто не кричит, не дерется», — писал Шукшин матери о сослуживцах), но и требования
Она заняла примерно три с половиной года из его сорока пяти лет жизни. С одной стороны, это очень много, тем более что флотская жизнь никак напрямую не отразилась ни в его прозе, ни в кинематографе, если не считать нескольких сыгранных впоследствии матросских ролей. Но с другой — Шукшин впервые за много лет получил возможность не думать о хлебе насущном, о ночлеге, у него появилось время остановиться и задуматься. После полуголодного деревенского детства, после работы в колхозе и на стройках вряд ли ему было тяжело физически или нравственно, хотя по каким-то едва уловимым психологическим признакам, по тону и стилю его посланий домой можно заключить, что и во флотское братство он не влился (это была его всегдашняя особенность — не растворяться полностью ни в каком коллективе).
Что бы ни писали в воспоминаниях годы спустя его сослуживцы, да и понятно их желание приукрасить прошлое, глубоко не случайно признание, сделанное Шукшиным в статье «Слово о малой родине»: «Я долго стыдился, что я из деревни и что деревня моя, черт знает, где далеко. Любил ее молчком, не говорил много. Служил действительную, как на грех, во флоте, где в то время, не знаю, как теперь, витал душок некоторого пижонства: ребятки в основном все из городов, из больших городов, я и помалкивал со своей деревней».
«Непатриотические» устные рассказы Шукшина о его военной службе упоминает Анатолий Гребнев в книге воспоминаний «Записки последнего сценариста», да и тот факт, что после службы Василий Макарович сохранил дружеские отношения только с одним человеком, своим тезкой и земляком Василием Ермиловым, сиротой, воспитанником детского дома на Алтае, говорит о многом. А сам Ермилов, возражая другим морским мемуаристам, рассказывал: «По флоту помню его замкнутым, неразговорчивым, много читал, редко ходил на берег, был хорошим специалистом-радистом. О службе говорить много не имею права, ибо наша часть считалась секретной. Никто из сослуживцев, в том числе и я, не предполагали, что Шукшин вдруг появится в кино и станет таким популярным. Меня злит, что многие его “друзья” (слишком много стало у Шукшина “друзей” после смерти) пишут, будто бы Вася на флоте был весельчаком и участвовал в художественной самодеятельности. Ложь это! Не был он таким!»
Военная тайна службы Василия Макаровича по прошествии шести десятилетий может быть раскрыта: служил матрос Шукшин не на корабле, а на берегу — радиотелеграфистом в части радиоразведки, которую служивые нарекли «крейсером Лукомским» по названию располагавшегося здесь в дореволюционные времена хутора. Как вспоминал командир отделения Николай Шмаков, Шукшин отличался «серьезностью, взрослостью… был исполнителен, трудолюбив, работал молча, сосредоточенно… получил прозвище “Писатель”… В общении с товарищами был краток, пустословия не любил, но суждения его имели авторитет. Много читал, посещал Морскую библиотеку… был несколько замкнут, задумчив».
Опять тот же шукшинский мотив, образ его характера и поведения — скрытность, потребность в уединении. В воспоминаниях Шмакова есть несколько штрихов к портрету его подчиненного, которые жаль было бы пропустить: «Стремление к уединению военнослужащего всегда беспокоит любого командира, да и товарищей по службе — ведь так можно и “проглядеть” человека. Но все обходилось, проблем не возникало, Василий никогда не опаздывал на мероприятия и построения, действовал по распорядку дня. <…> В отделении Шукшина уважали. Выражением уважительного отношения к нему было, например, то, что все мы в обращении с ним называли его просто “Макарыч”. Мы понимали, что это — неуставное обращение, но высказать к нему свое уважение как-то по-другому мы, наверное, не могли. Мы, конечно, не вели тогда записи и дневники (как бы они сейчас пригодились!), но разговаривали между собой, что наш Вася далеко пойдет. Но в каком направлении будет развиваться его самобытный талант — тогда предсказать, конечно, никто не мог».