Шуми, тайга, шуми!
Шрифт:
«Дикари»-шишкобои приезжали даже из Кузбасса и Средней Азии. Кроме ореха, некоторые из них собирали также маралий корень — тождественное легендарному женьшеню ценное лечебное растение, которое в алтайских кедровниках росло целыми плантациями. Семьи «дикарей» из четырех-пяти человек зарабатывали за сезон по восемьдесят — сто тысяч рублей, варварски опустошая самую доступную тайгу. А в глубинке пропадали огромные богатства. Под снег уходила тьма ореха, малины, смородины, черемухи, грибов, ценных корней, необлетанных пчелами ароматных медоносов… Если бы все это единому государственному хозяйству!
Ребята уже знали, что Сергей становится поэтом, когда заговорит о кедровой тайге, но они не подозревали, что его план спасения кедра окажется настолько простым и здравым. Вздохами и жалобами ничего не добьешься, говорил Сергей, деловых людей надо убеждать делом, цифрой, рублем!
Еще на заре советской власти В. И. Ленин подписал декрет о заготовках кедрового ореха и организации маслозаводов. Но хозяйства «Кедропрома», созданного после смерти Ильича, ориентировались на орех и пушнину и поэтому оказались нерентабельными. Промхозы, что создавались в тайге с 1957 года, повторяли старые ошибки. Сергей мечтал организовать не сезонную заготовительную артель, а производственное таежное предприятие с постоянным штатом и круглогодичной работой. Оно должно быть комплексным, то есть брать от кедровой тайги все: орех, древесину, пушнину, живицу, дичь, мед, деготь, смолу, лекарства, ягоды, панты. И не только брать, но и охранять, восстанавливать и регулировать все эти богатства. Предприятие быстро станет хозрасчетным, самоокупаемым и начнет давать народу чистую прибыль. Потом второе такое хозяйство, третье, десятое, и наступит в кедровой тайге «золотой век»…
Слух о мечте Сергея Шипунова пополз по академии, обрастал скептическими репликами:
— Утопия! Давно бы организовали такой лесхоз, если б это было возможно.
— А слышали: Володька Ульянов уже протолкнул на НСО это решение. Тоже мне Совет Министров!
Но мечта жила. Зажегся ее романтичностью и масштабами Леша Исаков, друг Виталия Парфенова; присматривался к энтузиастам Коля Новожилов, тихий, скромный парень с крестьянской, хозяйственной хваткой. Их было уже шестеро. При встречах они спорили, подсчитывали, планировали. Сергей был убежден, что сейчас самое подходящее время для организации комплексного хозяйства: многие видят, что кедр в опасности, в тайгу теперь можно нагнать машин, а их группа станет ударным отрядом, который пробьет первую брешь…
Володя Ивахненко, который уже глубоко и скрытно страдал, если кто-нибудь сомневался в их мечте, заставил всех энтузиастов принять торжественную клятву: стоять до конца. С каждым месяцем число сторонников Сергея Шипунова увеличивалось, и надо было что-то делать практически. Сергей поехал в Москву. Опытные люди, знающие реальные возможности лесного хозяйства и перевернувшие на своем веку вороха заманчивых проектов, встречали его по-разному. Сергей не помнит всех, кто вежливо просил его зайти попозже, кто похохатывал над его взволнованностью, кто слушал его равнодушно, с тоской поглядывая в окно или барабаня пальцами по столу. В память врезались те, у кого вспыхивали глаза молодым огнем и кто начинал говорить с ним как с равным, не обращая внимания на угловатость посетителя. И после такой беседы можно было вытерпеть новые поездки, ночевки на вокзале, неприятные разговоры с контролерами в трамвае, обеды в той столовке, где можно было съесть с чаем сколько хочешь хлеба.
Главное, ребят поддержали люди, непосредственно руководящие огромным лесным хозяйством России: начальник лесного главка Министерства сельского хозяйства РСФСР А. Ф. Мукин, руководители ведущих отделов С. А. Хлатин и В. К. Гринкевич, работник Госплана РСФСР горячий патриот кедра П. Ф. Каплан. Сергей проверил на них свои надежды и сомнения, окончательно убедившись, что опыт, который он затеял, нужен государству. Сергей Андреевич Хлатин, много лет проработавший главным лесничим уральских лесов, взял под свое шефство мечту ленинградских студентов.
Занялся он этим делом по доброй воле и помимо прямых служебных обязанностей, потому что не было нигде ни главка, ни отдела, которых заботила бы кедровая проблема. Его недовольно спрашивали в иных инстанциях:
— Из Сибири вы, что ли?
— Нет, из Подмосковья.
— А почему же в этот кедр вцепились?
— Сибиряки им не занимаются, вот я и взялся. Одобрили идею и некоторые ученые академии.
Один из них, профессор-геодезист, посоветовал заранее позаботиться о кадрах лесхоза: ведь Ленинградская лесотехническая академия не посылает своих выпускников в Сибирь. И снова Сергей в Москве.
А Виталий Парфенов начал готовить алтайскую экспедицию, которая должна была дать исходные данные для составления проекта комплексного комсомольского механизированного лесхоза. Академия отказала в помощи. Ребята решили пожертвовать летней стипендией, но этого было мало. Тогда профессор-геодезист пообещал дать на экспедицию личные деньги. Если бы в этот момент помог ребятам комитет ВЛКСМ академии! Но их мечта выходила за стандартные рамки комсомольской работы…
Наступила весна. Сергей писал диплом, а в минуты отдыха рассказывал друзьям, как наливается сейчас соками тайга, как зацветут скоро кедры, выбросив к солнцу малиновые бутоны и серебристо-пепельные сережки. Завхоз будущей экспедиции, энергичный и расторопный Леша Исаков, носился по Ленинграду, доставая фотопленку, дробь, рюкзаки, проволоку для чучел. Все шло хорошо, однако ребята вскоре сделали большую ошибку, которая им дорого обошлась.
Началось с того, что геодезист-профессор вступил в конфликт с руководителями академии и был снят с работы. Студенты не разобрались в существе дела, расшумелись по-мальчишески. Сергей собрал комсомольское собрание, чтобы защитить профессора, наговорил в запальчивости, как и другие ребята, всякой ерунды. Потом заседание комитета, новое собрание и опять комитет.
Все пошло прахом. Виталии Парфенов с группой ребят был на практике под Ленинградом. Заболел Ивахненко: у него неожиданно начались боли в желудке, — и он, не вылезая из общежития, с муками дописывал диплом. Коля Новожилов не отходил от друга: строчил под его диктовку, таскал из столовой диетические блюда. Володя Ульянов на практику не поехал: Сергею не хватало бы здесь его, Володиной, железной логики и самоотверженности. Еще в самом начале заварухи у постели Ивахненко собралась вся группа.
— Хлопцы, — сказал Ивахненко, — не журитесь! Валите все на меня. Что мне сделают?
— Нет, — мотнул головой Сергей.
— Можно? — Володя Ульянов, как на семинаре, поднял руку. — Все возьму на себя. Нам надо сохранить Серегу, а с ним — мечту. Положитесь на эту штуку! — Он выразительно постукал пальцем по лбу.
Как спасти мечту? Это был главный вопрос сейчас, и поэтому все согласились с Ульяновым. Да, не повезло тогда ребятам! Не встретили они серьезного и авторитетного человека, который по-отечески рассудил бы, где они правы, а где их занесло, помог бы защитить им свою романтическую мечту. Володя Ульянов сопровождал Сергея всюду и, пряча глаза под толстыми стеклами, с несокрушимой логичностью доказывал, что это он, Ульянов, был инициатором того собрания, он издал «подпольные» вопросники НСО и разослал по лесхозам; он думает, что профессор не заигрывал со студентами, а помогал им; он объединил ребят вокруг себя и первым демонстративно отказался от бесполезной практики; он, Ульянов, считает кое-кого в академии протухшими консерваторами. А Сергей Шипунов — сбоку припека…
Володю исключили из комсомола и академии. Сергей невыносимо страдал, но что он мог поделать, если дал клятву? Он крепко, до боли пожал па вокзале руку Володе Ульянову, который нанялся в экспедицию лесоустроителей и уехал и Иркутскую область с мыслью перебраться потом в комсомольский кедровый лесхоз.
Но на этом дело не кончилось. Вмешался райком ВЛКСМ, который не очень хорошо разобрался во всей истории, был напуган прежде всего тем, что в академии организовалась какая-то «группка» студентов. Не вникая в подробности, бюро райкома исключило из комсомола и Сергея.