Шунь и Шунечка
Шрифт:
Добредя до спортивной площадки, Шунь поднял узловатую биту. Без всякой команды Тарас помчал к “письму” и покогтил “марку” — городок, расположенный в центре. Потом Шунь несколько раз замысловатым замахом покрутил для примерки битой и со всей силы швырнул ее. Приближаясь к цели, она вся как-то подобралась, стала походить на булаву и угодила прямиком в “марку”. Городок подбросило метра на два. Будто бы определяя себе полетное задание, он, стоя на месте, бешено закрутился в воздухе, а потом сиганул через монастырскую стену и засвистел на восток.
В это мгновение из-за кустов смородины показался Джек.
Джек вошел в “город” и занял место выбитой марки. Он забил хвостом по земле, и остальные четыре городка раскатились прочь. Демонстрируя мускулы, Джек согнул лапу в локте и провел когтем себе по шее, предвещая скорую Тарасову смерть. “I’ll kill you, son of a bitch”, — говорил он всем своим видом. У него были глаза тренированного убийцы. Воловья кожа под сверхкороткой черной шерстью, стриженной “под насадку”, не чувствовала боли. Рядовое задание — особых сложностей черный Джек не предвидел. Сделать бы поскорее свое дело и вернуться обратно. В гостях хорошо, а дома лучше. Да и чемпионат был в самом разгаре. Чемпиону полагался именной венок из травы валерьяны.
Тарас замер, замерло в пятках и его сердечко. Со своего полукона Шунь размахнулся битой, чтобы избавиться от ликвидатора, но не успел. Ничего определенного Шунь больше не увидел: два клубка шерсти сплелись в один, покрылись пылью, бешеным визжащим колобком покатились к озеру, — да так споро, что Шунь не мог догнать его. Когда же он добежал со своей битой до берега, дело было уже сделано: Тарас сосредоточенно зализывал раны, труп английского бойца колебался на слабой холодной волне. Он был похож на головню, брошенную в воду для остужения. Выпученные глаза свидетельствовали об удушье. Розовая ленточка еще болталась на жалкой шее, но медали на ней уже не было — ушла на дно. Какой-то судак заглотнул ее, приняв за блесну.
Да, камышовый кот Тарас обладал не только сторожевой душой, но и цепким умом: не имея шансов на суше, он закатился вместе с Джеком в озеро. Несмотря на островное положение своей родины, Джек плавать не умел. И как об этом догадался Тарас?..
Набитый окровавленными судаками вертолет едва оторвался от земли.
— Пора Джека забирать, — лениво сказал холуй. Тут он увидел прибившуюся к берегу черную точку. Посмотрев в бинокль, он убедился, что это был Джек. — Надо же! Не ожидал от Тараса! Молодец! Мне этот Джек с самого начала не понравился! Смотрел на меня с презрением, будто я ему холуй какой. Надо бы хоть труп забрать в качестве вещественного доказательства, — со смешанными чувствами произнес холуй.
— А ну его к лешему! — сердито ответил пилот. — Места для него все равно не осталось. Не рыбу же выбрасывать? Все равно Очкасову неустойку платить. Борян теперь обдерет его, как липку, — обрадовался он.
— А нам его денежки слезами не отольются?
— Двум смертям все равно не бывать. Скорее бы домой — и в общественную баню: пивком охолонуться, судачком заесть, чтобы хорошо стало, — мечтательно произнес пилот.
— Не дури! — потной спиной пилот ощутил сталь ствола. — Не дури, говорю! Мне жить охота, — повторил холуй.
Вертолет развернулся и завис над черным трупом бойца.
Этим вечером Каннон с поклоном поднесла Богдану странный предмет, который она впервые держала в руках. Если бы позволяло пространство, Богдан непременно пустился бы в пляс. Еще бы! Ведь это был городок с родной спортивной площадки! Но Богдану пришлось ограничиться восклицанием: “Наконец-то!” Вкривь и вкось — будто кошачьим когтем — на городке было выцарапано: “Ничего не бойся, все будет хорошо! Вот видишь, я от тебя ничего не скрываю”.
— Дождь собирается, — сказала Каннон.
— Я б побегал сейчас под дождем, — взгрустнул Богдан. — Босичком!
— У нас здесь никто босиком не бегает, за сумасшедшего примут, — предупредила Каннон. — Сказано ж тебе: потерпи. Ты ведь самолетом домой полетишь?
— Да, компанией “Аэрофлот”.
— Значит, по небу. А путь туда на земле начинается. С этим-то не поспоришь.
— Не заземляй меня, — пробовал сопротивляться Богдан, но тут Каннон протиснулась в капсулу, повернулась к нему лицом и обняла тысячью рук. За перестуком сердец шум припустившего ливня не доносился до них. “Не поспоришь…”, — зачарованно повторил Богдан, проваливаясь в мягкую пустоту. Далеко-далеко посреди огромного безмолвия сияли глаза Каннон. Два желтка в тягучем белке. А может, глаза находились и близко. Не разобрать.
Шунечка
Этим же вечером, но только далеко-далеко, когда над Японским архипелагом уже свирепствовала принесшая первый осенний тайфун ночь, Шунь в задумчивости уселся за стол. Крутанул глобус. Тот повертелся-повертелся, но только без всякого толку — взгляд Шуня угодил снова в Японию. А сочинять пресловутую идею следовало про Россию. От блокнота несло телячьей кожей и неприятной кремлевской торжественностью. Шунь бросил блокнот под стол. Тарас немедленно, словно цыпленка, растерзал его. Клочья мелованной бумаги зашуршали по неметеному полу.
Со скрипом отворилась дверь. “Это еще кого принесло в такой поздний час? И как оно дверь без ручки сумело открыть?” — недовольно подумал Шунь и почесал за серьгой. Обернулся — на пороге, теребя пальцами мягкое, стояла его Шурочка. “Совсем не изменилась”, — похолодев от счастья, подумал он.
— Холодает, — поежилась она. — Я тут тебе носки связала. — Шунь встал со стула. Шурочка выронила носки. — Я, пожалуй, пол подмету, грязно у тебя, — и потянулась за веником.
Тарас лег на пол и покатился к ней, собирая шерстью пыль. Рыжий волос покрылся серым налетом.
Шурочка окинула взглядом библиотеку, увидела гамак.
— Нам теперь все можно, — сказала она, потупившись. — Даже то, чего нельзя было. Я постелю? — утвердительно спросила она.
— Я сам постелю, — так же нежно ответил Шунь и обнюхал ее. Обмана не было — это была она.
В общем, Шунь кончил, как все мужчины кончают — позабыв и про смерть, и про бессмертие. И это оказалось намного счастливее, чем он предполагал — будто плотину прорвало, будто крылья выросли.
— А как же твоя золотая пилюля? — огорчилась Шурочка.