Шрифт:
Выпуск первый
Жить мёртвым
Дико извиняюсь, конечно, ребятки, но я не сдох. Вот так досада, правда?
Это, если хотите, краткий пересказ всех выпусков предыдущего сезона. Дальше можно не смотреть. Вы не потеряете ровным счётом ничего, так что давайте, переключайте канал и продолжайте заниматься своими делами. Набивать кишки, гонять лысого, спрашивать у детишек, как прошёл день в школе, – или чем вы там, ублюдки, обычно развлекаетесь, хрен вас знает. Возражать не буду.
Самым стойким и преданным фанатам, вытерпевшим миллиард выпусков нашей тягомотины и оставшимся в добром здравии, – привет.
Те, кто смотрел прошлые серии,
Тогда я сказал бы им:
– Рейтинги могли взлететь до небес. Каждый раз, когда кто-то подыхает в прямом эфире, любое, даже самое унылое, реалити-шоу поднимается на первые места в топ-чарте.
И ещё:
– Ничто так не будоражит зрительский интерес, как чьи-то кишки, намотанные на люстру. Или расколотый надвое череп, из которого на кухонную плиту вытекают мозги. Это гениально простое, первобытно примитивное искусство наглядно демонстрирует потаённую суть человека, его подлинную глубину, и оттого оно ценится так высоко.
И ещё:
– Передавайте привет Майе, fils de pute [1] .
Я столько раз прокручивал эту эффектную речь в уме, что, думаю, вышло бы впечатляюще. Вы, ребята, оценили бы. Но вот незадача: никто не захотел меня слушать. Возможно, все попросту растерялись, чего уж там. Сценарий не предполагал, что я узнаю правду, пойму, что тут происходит на самом деле. Пока я жил в неведении, всё было зашибись. И мне хлеб, и вам зрелище – чётенько, как в методичке.
1
Сукины дети (фр.)
Ну ладно, с хлебом был напряг, но зрелище выходило каждый день, строго по расписанию, в двадцать один ноль-ноль. Тогда я ещё этого не знал, даже предположить не мог, что представляет собой моя нелепая жизнь.
Вам когда-нибудь казалось, что само ваше существование подозрительно похоже на дерьмово срежиссированное реалити-шоу? Если да, знайте: вы недалеки от правды. Извиняйте, ребятки, но замалчивать её я не стану. Кто сказал, что на пути к просветлению должно быть хорошо? Хорошо будет потом, а сейчас будет плохо.
Начнём, пожалуй, с главного, чего ходить вокруг да около. Кто там отвечает за монтаж, пустите картинку. Да нет, кретины, не эту, бродяга пришёл позже. Кстати, ребятки, помните его? Ну да, забудешь такое, ха-ха.
А, ну, собственно, вот. Наслаждайтесь. Можете ещё попкорна сходить навалить – или что вы там любите, – только слушайте закадровый голос.
Внимательно слушайте, мать вашу! Второй раз повторять не буду. Вы меня знаете, я никогда не отличался терпением.
И в тот злополучный день тоже. Вообще-то именно с этого места стоило начать рассказ, но вы же понимаете, если заведусь, потом хрен заткнёшь.
Так вот, день выдался крайне паршивым, из тех, про которые говорят: «Всё было ужасно, а потом стало ещё хуже». Или как-то иначе? Ладно, не суть. Я сидел на асфальте у входа в забегаловку, голодный и злой, как побитая псина. А надо мной возвышалась старая вьетнамская сука и, размахивая руками, продолжала нести свою тарабарщину, не затыкаясь ни на секунду. Уверенная в том, что, если у меня разрез глаз точно такой же, как у неё, я обязан понимать каждое слово. Ага, разбежалась!
– Да ты, блядь, издеваешься, – пришлось перейти на французский, в прямом и переносном смысле. Исключительно для того, чтобы до неё быстрее дошло: мы разные, merde [2] ! Я, конечно, ненавидел этот язык, но знал его очень хорошо – почти так же, как родной. Спасибо мамаше, грезившей о Париже. Всякий раз, когда я приходил домой, она неизменно спрашивала:
2
Чёрт побери! (фр.)
– Comment ca va, Remy? [3]
Ну, вы понимаете, какое у неё было чувство юмора, да? Она настолько удачно двинулась башкой, что дала мне, единственному сыну, французское имя. Видимо, для того, чтобы в течение следующих двадцати с лишним лет каждая собака спрашивала, как там погодка в Ницце. Это ведь очень смешно, а главное – оригинально, обоссаться можно.
Словом, я продолжал материть старую вьетнамскую стерву на изысканном языке Флобера и Мопассана, а ей хоть бы хрен. Она визжала как резаная, ничуть не меняясь в лице. Мы даже не пытались сделать вид, что понимаем друг друга, хотя со стороны могли бы сойти за родственников, и я запоздало осознал смысл притчи про Вавилонскую башню. Прочувствовал печенью, что называется.
3
Как дела, Реми? (фр.)
Мне стало очень плохо, к горлу подступила тошнота. Может, причиной тому был отвратительный запах прогорклого масла и специй, раздражавший ноздри и оседавший не в лёгких, а в желудке, но какая разница? Я с отчётливой ясностью ощутил, что люди похожи на молекулы, которые находятся в бесконечном хаотическом движении, бьются друг о друга и отскакивают, никогда не соприкасаясь по-настоящему. Не знаю, правильное ли это объяснение с точки зрения физики и всего такого, но тогда мне, измотанному и обессилевшему, пришло на ум именно оно. На пустой желудок я становлюсь крайне сентиментальным, вы меня знаете. А поскольку пуст он почти всегда, сентиментальности во мне столько, что ею можно осчастливить маленькую африканскую страну и пару индийских деревень в придачу.
Думаю, это хорошая вещь. С точки зрения гуманизма и всего такого. Нет, я не имею в виду, что люди должны голодать, дабы преисполниться благодати, блаженства и прочего бла-бла-бла. Но когда человек сыт – во всех, если угодно, смыслах, – он туп, глух и равнодушен, как последняя эгоистичная мразь.
О чём была речь, напомните? Ах да!
В общем, я почувствовал, что вот-вот потеряю сознание – от духоты, отчаяния и голода. Упаду и ударюсь головой об асфальт. В конце концов, сколько я уже не ел? Неделю? Дней десять? Мне было тяжело ходить, думать, говорить. Напрасная болтовня наряду с жарой истощала силы. С каждым произнесённым словом из тела понемногу утекала жизнь. Я выдыхал её, ощущая, как она жжёт лёгкие и язык, горячая, словно кровь. Вместе с ней выходили злоба и раздражение, и в конце концов не осталось ничего – только отрешённое спокойствие мудреца в нирване. Или висельника в петле, что вероятнее.