Шуньята под соусом демиглас
Шрифт:
– На твоём месте я бы не курила. – Голос у неё был тоненький и писклявый, как у мышки, очень милый. – У них там то ли ЛСД, то ли ещё какая-то херня, – с детской бесхитростной простотой добавила она. – Я пару раз затянулась, так вставило, думала, сдохну.
Я аж поперхнулся дымом. И снова оглядел её с головы до ног, зайдясь справедливым морализаторским возмущением:
– Тебе, блядь, сколько лет-то вообще?! Десять? – Но сигарету на всякий случай потушил.
Судя по всему, я попал в больное место. Потому что девчонка обиженно поджала тонкие губы и с
– Четырнадцать, придурок. Но спасибо за комплимент, – пораздумав, добавила она, опустившись рядом. – Значит, до самой старости буду молодой и красивой. Как Моника Беллуччи, только без ботокса.
Девчонка говорила с какой-то странной недетской саркастичностью, которая ей совсем не шла. А ещё смотрела на меня пристально, не отрываясь, сверля взглядом немигающих тёмных глаз. Так, будто хотела понять, что я за человек, стоит ли мне доверять.
– У тебя красивые волосы, – вдруг сказала она. – Можно потрогать?
Я, удивившись этому контрасту, рассмеялся. Она отчаянно пыталась казаться старше своих лет, но по-прежнему оставалась восторженным ребёнком. Милая забавная малышка. Думаю, вы решили то же самое, когда увидели её в первый раз.
– У меня никогда таких не будет, – с грустью вздохнула она, несмело запуская пальцы в мои волосы. И добавила: – Хуёвая из меня всё-таки Принцесса, да?
– Не ругайся.
Ума не приложу, зачем я это сказал. Как-то машинально вырвалось. А вы же знаете, я-то базар вообще не фильтрую, не обращаю внимания ни на свою, ни на чужую речь. Это всё херня, важны не сами слова, а их суть, вот что мне кажется. То есть я всегда думал, что буду последним человеком на земле, который полезет к кому-нибудь с нравоучениями. Но мне физически было больно слышать, как матерится девчонка с милой кличкой Принцесса, понимаете? Хотя я её не знал, понятия не имел, что она за человек, и всё такое.
– Почему? – Принцесса насмешливо изогнула бровь. – Тебе можно, а мне нет? Это, между прочим, эйджизм. Ты думаешь, что право на использование ругательств выдаётся при достижении определённого возраста, а до этого момента человек живёт в блаженном незнании, в первозданной божественной чистоте?
Вот так она и сказала, клянусь. Именно эту фразу выпалила, на одном дыхании, не задумываясь над подбором слов. И у меня слегка вытянулось лицо.
– Тот, кто связан чувством собственной важности и ограничениями своего разума, может быть играючи побеждён даже ребёнком, – заметила Васиштха.
– Сдаюсь, – сказал я, подняв руки. – Ты выиграла.
– Тогда на правах победителя я заплету тебе косички, – Принцесса снова потянулась к моим волосам. – Хочу, чтобы ты был похож на эльфа.
Я чувствовал себя очень странно. На меня опустилась неясная безмятежность. Казалось, будто в волосах появились нервные окончания, и ощущалось каждое прикосновение пальцев Принцессы – тёплых, чуть влажных от пота. Она с ногами забралась на диван и с выражением глубокой сосредоточенности принялась перебирать мои пряди, как парикмахер-стилист.
– Так что ты тут делаешь? – наконец задал я давно терзавший меня вопрос. – Где твои родители?
– Об этом можешь не волноваться, – флегматично отозвалась Принцесса. – Они даже не заметят, что я ушла. Лет через двадцать, может, вспомнят, когда мой труп покажут по телику. А сюда, – и разделила прядь на несколько частей, – пускают всех подряд. Очень удобно.
Она на мгновение замолчала и, склонив голову набок, неожиданно спросила:
– А что означает твоя татуировка?
Я не сразу понял, о какой именно идёт речь. Закатал рукава рубашки, продемонстрировав забитые предплечья.
– На шее, – пояснила Принцесса. – Но про эти тоже расскажи.
В глазах её блестело такое искреннее любопытство исследователя, что мне стало неловко говорить правду. Но врать я всё-таки не любил, поэтому признался начистоту:
– А… да ничего они не означают. Просто красивые картинки.
Хотя насчёт «красивых» я, конечно, погорячился. Татухи были дурацкими и кривыми, с рваными контурами, выцветшими на солнце. Но всё-таки, несмотря ни на что, играли очень важную роль в моей жизни: напоминали о том, что в семнадцать лет я был малолетним долбоёбом.
– Мой отчим, – сказала Принцесса, переплетая пряди, – говорит, что татуировки делают только пидоры.
Я задохнулся от возмущения. А она искривила губы в ехидной усмешке:
– Кому, как не ему, знать. У него у самого три партака. – И снова посерьёзнела: – Это либо очень тонкая самоирония, либо двойные стандарты. Почему люди такие странные? – вздохнула Принцесса, обращаясь не ко мне, а к какому-то невидимому собеседнику, от которого не ожидала ответа.
Но я сказал:
– Люди не странные. Просто иногда очень глупые.
– Именно это и кажется мне странным.
А я слушал её, позволяя возиться с моими волосами, и думал, что удивительно совсем другое. В иных обстоятельствах мы никогда не начали бы разговор, но сейчас сидели и болтали как ни в чём не бывало. Где-то позади бесновалась пьяная толпа, ревела музыка, а мы – четырнадцатилетняя девчонка и бродяга – вели глупые разговоры, не имевшие никакого отношения к происходящему, и были отстранены от всего мира. Эта мысль выносила мне мозг.
– Кстати, а почему тебя называют Принцессой? – спросил я. – Что-то не вижу твоей короны.
Она даже не улыбнулась. Лицо её по-прежнему было задумчивым и по-взрослому серьёзным.
– Всех девочек в детстве зовут Принцессами. Банальный социальный императив, – добавила она очередную заумную фразу, – никакой оригинальности. Но так меня называл брат, поэтому я, в общем-то, не против.
Ещё она сказала:
– Я по нему скучаю. Шука был хорошим человеком.
Странно, да? Принцесса не сказала что-то вроде: «Я его любила». Или: «Он меня любил». Она говорила о брате как о далёком знакомом, к которому не испытывала чувств. Но вместе с тем в её голосе слышалось столько печали, что я сразу понял: именно эта сухая фраза лучше всего передавала горечь потери.