Шутовской хоровод
Шрифт:
«Но и не самый лучший», — подумала она.
Миссис Вивиш повернула к северному концу площади и дошла до ее северо-западного угла, когда с неподдельной радостью ч с чувством глубочайшего облегчения она увидела знакомую фигуру, сбегающую со ступеней Лондонской библиотеки.
— Теодор! — окликнула она слабым, но проникновенным голосом умирающей. — Гамбрил! — Она взмахнула зонтиком.
Гамбрнл остановился, посмотрел по сторонам и, улыбаясь, пошел ей навстречу.
— Как приятно, — сказал он, — и в то же время как прискорбно.
— Почему прискорбно? — спросила миссис Впвиш. — Разве встретить меня —
— Прискорбно, — объявил Гамбрил, — потому что я должен попасть на поезд и не могу воспользоваться этой встречей.
— Ах нет, Теодор, — сказала миссис Вивши, — пи на какой поезд вы не попадете. Вы пойдете завтракать со мной. Так предписало провидение. Не скажете же вы провидению «нет».
— Придется. — И Гамбрил покачал головой. — Я уже сказал «да» кой-кому еще.
— Кому именно?
— Ах! — сказал Гамбрил скромно и в то же время дерзко-таинственно.
— А куда вас повезет ваш пресловутый поезд?
— Опять-таки: ах! — ответил Гамбрил.
— Какой вы нестерпимо скучный и глупый! — объявила миссис Вивиш. — Можно подумать, что вы шестнадцатилетний школьник, который идет в первый раз на свидание с продавщицей. В ваши годы, Гамбрил! — Она покачала головой, улыбнулась страдальчески и презрительно. — А кто она? И где вы подцепили это жалкое существо?
— Она вовсе не жалкая, — запротестовал Гамбрил.
— Но безусловно, из тех, кого можно подцепить. Да? — Банановая кожура лежала как растерзанная морская звезда в водостоке прямо перед ними. Миссис Вивиш сделала шаг вперед, осторожно подцепила кожуру острием зонтика и преподнесла своему собеседнику.
— Merci, — поклонился Гамбрил.
Миссис Вивиш бросила кожуру обратно в водосток.
— Как бы то ни было, — сказала она, — молодая леди может подождать, пока мы позавтракаем.
Гамбрил покачал головой.
— Я условился, — сказал он. Письмо Эмили лежало у него в кармане. Она сняла очаровательный коттедж под самым Робертс-бриджем, в Суссексе. Да, самый очаровательный, какой только можно себе представить. На все лето. Он может приехать к ней погостить. Он протелеграфировал, что выедет сегодня же с двухчасовым с вокзала Чаринг-кросс.
Миссис Вивиш взяла его под руку.
— Идемте, — сказала она. — Тут в пассаже между Джермин-стрит и Пиккадилли есть почтовое отделение. Вы можете послать оттуда ваши глубочайшие сожаления. Немного выдержки приносит в таких делах только пользу. Зато с каким восторгом вас встретят завтра!
Гамбрил позволил миссис Вивнш увести себя.
— Вы — невыносимая женщина, — сказал он смеясь.
— Это вместо благодарности за то, что я приглашаю вас завтракать!
— О, я благодарен, — сказал Гамбрил. — И поражен.
Он взглянул на нее. Миссис Вивиш улыбнулась и несколько секунд пристально смотрела на него светлым беззаботным взглядом. Она ничего не сказала.
— И все-таки, — не унимался Гамбрил, — к двум я должен быть на вокзале, знаете.
— Но мы завтракаем у Веррея. Гамбрил покачал головой.
Они были на углу Джермин-стрит. Миссис Вивиш остановилась и изложила свой ультиматум, особенно внушительный потому, что он был произнесен слабеющим голосом человека, в
последний раз в жизни произносящего in articulo [81] нечто крайне важное и окончательное.
81
Членораздельно (лат.).
— Мы завтракаем у Веррея, Теодор, или я никогда, никогда больше не буду с вами разговаривать.
— Войдите в мое положение, Майра, — взмолился он. Почему он не сказал ей, что у него деловое свидание... И нужно ему было делать эти дурацкие намеки — да еще таким тоном!
— Не имею никакого желания, — сказала миссис Вивиш. Гамбрил сделал жест, выражавший отчаяние, и смолк. Ему представилась Эмили среди ее родной тишины, Эмили, окруженная цветами, в коттедже слишком даже коттеджистом, увитом жимолостью, мелкими розами и мальвами — хотя, немного подумав, он сообразил, что все эти цветы, пожалуй, еще не распустились, — в белом муслиновом платье, извлекающая из коттеджного пианино наиболее легкие пассажи ариетты. Чуточку нелепая, пожалуй, когда о ней думаешь вот так; но чудесная, но очаровательная, но чистая сердцем и безупречная в своей светлой, прозрачной цельности, совершенная, как кристалл идеально правильной формы. Она будет ждать его; они будут гулять по веселым лугам — или, может быть, там будет наемная двуколка, запряженная толстым пони, напоминающим бочку на ножках, — они будут искать цветы в лесах, и, может быть, он даже припомнит, какого рода шум производит горлинка; а если даже не припомнит, он все равно может сказать, что припомнил. «Это горлинка, Эмили. Слышите? Вот она поет: твидли-видли, видльди-ди».
— Я жду, — сказала миссис Вивиш. — Терпеливо жду. Гамбрил посмотрел и увидел на ее лице улыбку трагической маски. Собственно говоря, подумал он, Эмили будет там и завтра. Глупо ссориться с Майрой из-за такого, в сущности говоря, пустяка. Глупо ссориться с кем бы то ни было из-за чего бы то ни было; а с Майрой, из-за такой чепухи, тем более глупо. В этом белом платье с черными волнистыми арабесками она выглядит, подумал он, очаровательней, чем всегда. Было время, когда в прошлом... Прошлое влечет за собой настоящее... Нет; что ни говори, она прекрасный собеседник.
— Что же, — сказал он, решительно вздыхая, — идемте, я пошлю телеграмму.
Миссис Вивиш ничего не ответила, и, перейдя через Джер-мин-стрит, они направились к почте через узкий пассаж вдоль голой стены похожего на амбар вреновского Сент-Джемса.
— Я объясню несчастным случаем, — сказал Гамбрил, когда они вошли; и, подойдя к окошечку телеграфа, он написал: «Несчастный случай по дороге на вокзал ничего серьезного но слегка нездоров приеду тем же поездом завтра». Он написал адрес и передал бланк.
— Слегка — что? — спросила телеграфистка, прочитывая телеграмму и тыкая в каждое слово по очереди тупым концом своего карандаша.
— Слегка нездоров, — сказал Гамбрил, и ему вдруг стало очень стыдно. «Слегка нездоров» — нет, знаете, это уж слишком. Он возьмет телеграмму назад, он все-таки поедет.
— Готово? — спросила миссис Вивиш, отходя от другого окошка, где она покупала марки.
Гамбрил просунул в окошечко флорин.
— Слегка нездоров, — сказал он, хохоча во всю глотку, и направился к выходу, тяжело опираясь на палку и прихрамывая. — Несчастный случай, — объяснил он.