Схватка не на жизнь
Шрифт:
— По-опрошу документы!
Антон юркнул за буфетную стойку, где, на счастье, никого не было, и присел на корточки.
«Разве это жизнь то и дело прятаться? — подумал он. — Не сейчас, так в другой раз загребут. И пойдет Селезень вновь на нарах бока отлеживать да тюремную баланду хлебать. Кабы удалось разжиться «ксивой» — тогда можно было бы дышать в обе ноздри и в небо поплевывать… А так — сплошная мука: дрожи при виде каждого военного да постового, прячь душу в пятки!».
Пока патруль поднимал с лавок заспанных беженцев, Антон боялся пошевелиться. Когда же патруль прошел в соседний зал, тоже забитый эвакуированными, Селезень решил немедленно, не откладывая дела в долгий ящик разжиться документами.
Он привстал из-за буфетной стойки и заскользил взглядом, отыскивая среди людей подходящего себе по возрасту.
«А с карточкой как быть? — поскреб Антон затылок и решил: — Помну «ксиву» и оторву карточку, подумают, что в переделку попал, и паспорт в ней тоже побывал…»
Как назло, в зале сидели только женщины да престарелые мужчины. И Антон решил было махнуть на свою затею рукой, как вдруг увидел в углу на чемодане клюющего носом парня лет двадцати.
«Надень на него фуражку — на меня будет смахивать», — обрадовался Антон и, обходя лавки, переступая через спящих на полу вповалку людей, двинулся к парню. Дошел, привалился к стене, сполз на пол и уселся возле чемодана и его хозяина. Затем качнулся, словно был не в силах побороть сон, прижался плечом к парню и почувствовал под рукой карман чужой телогрейки. Теперь оставалось применить на практике советы, которые Антон получил у опытных карманников, обучавших в камере всем премудростям своей профессии.
И тут почти под ухом раздался смешок.
Антон дернулся, хотел было привстать, но легшая на плечо тяжелая рука не дала подняться. Широко расставив ноги в разношенных сапогах, рядом стоял и посмеивался пехотинец в выгоревшей гимнастерке с медалью у кармашка.
— Погоришь, Селезень, с такой работенкой. Не впрок тебе, видать, учеба пошла. Мелко плаваешь, а тонуть между прочим на глубоком месте придется.
Антон от удивления присвистнул, узнав в скалящем щербатый рот Непейводу. Такую кличку тот заработал за свое любимое изречение: «Не пей воду — заработаешь трахому». В военной, хотя и поношенной форме он выглядел куда подтянутее, нежели в камере Тернопольского дома заключения.
— Раз по карманам начал шарить — значит, полная тебе хана вышла. Потопали?
Упрашивать Антона было излишне. Вскочив на ноги, он весело подмигнул Непейводе, вышел следом за ним из вокзала, спустился к площади Павших борцов и свернул в узкую улицу, откуда Непейвода нырнул в проходной двор и вывел Антона к трамвайной остановке.
— Давно на мели?
— Неделю мыкаюсь.
— А в городе с каких пор?
— Вчера прибыл.
— Как поется в песне: «Мы бежали по тундре»? Откуда путь держишь?
— Из родимого тернопольского.
— Долго там засиделся!
— Кабы не война, и сейчас на нарах загорал.
— Все знакомые бежали?
— Кто жив остался — бежал. Остальных бомбой накрыло.
Рассказывать, как в августе минувшего года ночью в домзак прямым попаданием шарахнула бомба, как, не дожидаясь, пока очухается охрана, он с дружками сиганул через разрушенный забор и был таков, Антону не хотелось: все равно Непейвода вытянет подробности. Так стоит ли спешить и самому выкладывать?
Трамвай тащился через весь город, постукивая на стрелках. Вагон трясло, и Антон чуть было не задремал: сказывалась бессонная ночь, страхи и волнения, которые пришлось пережить за время нелегкого пути до Сталинграда. На одной из остановок Непейвода подтолкнул Антона к выходу и следом выпрыгнул сам. Они прошли немощеной улочкой мимо палисадников, и Непейвода отворил одну из калиток.
— Твои хоромы? — спросил Антон, оказавшись в доме с низким потолком.
— В наследство от родителей досталось, — ответил Непейвода.
— Ты же болтал, что из Херсона родом, — напомнил Антон. — И что родственники там проживают.
— Был херсонский — стал сталинградский. И тебе новую родину придумаем. По всем статьям новую. Имя и фамилию тоже. Можно на выбор, какую сам пожелаешь. Или под старой жить хочешь? Только не советую: ищут тебя, наверное по всей стране розыск объявили. По военному времени вполне свободно могут к стенке прислонить.
— Не, — протянул Антон. — В жмурики меня списали, как погибшего под фашистскими бомбами. Был Селезень — и нет Селезня. Наш незабвенный домзак со всем Тернополем уже полгода под немцами, пиши пропало дело о судимости гражданина Свиридова Антона Кузьмича. Так что желаю батькину фамилию сберечь. На нее легче откликаться.
Непейвода порылся в комоде, перебрал груду белья и кинул на стол несколько паспортов.
— Выбирай любой. Карточку после присобачим, тогда и печатью пришлепнем. И прописочку честь по чести сработаем.
Бланки паспортов были чистыми, словно только что поступили к Непейводе из типографии Гознака.
— Сам с такой же «ксивой» живешь? — поинтересовался Антон.
— У меня другое прикрытие. Я по документам состою в заводской охране, потому и форму напялил.
— Помню, трепался, что если удастся тебе побег, то на запад рванешь, поближе к границе.
Непейвода хмыкнул, подергал себя за мочку уха:
— Будет время — растолкую, отчего не на запад, а на восток мотанул. А пока ступай на кухню и наедайся от пуза.
И, продолжая ухмыляться, Непейвода ушел, оставив Антона в незнакомом доме.
5
Проснулся Антон вечером. Собрался было выйти подышать во двор, но подергал ручку и убедился, что его заперли.
«Не доверяет. Боится, что упру чего-нибудь. Или бережет меня от чужих глаз», — подумал Антон.