Схватка за Амур
Шрифт:
На сами похороны Анри сделал перерыв – стоял у могилы трезвый, с безумно блестевшими сухими глазами, не обращая внимания на детей, которых держали на руках нянька и срочно нанятая Байярдом кормилица, на непокрытую голову падал рождественский снежок, смешиваясь цветом с сединой, в последние дни ворвавшейся в темно-русые кудри. Проводив жену в последний путь, в тот же вечер напился до бесчувствия, то же самое было и в последующие три дня, однако организм наконец отказался принимать алкоголь, и Анри со страшной силой вытошнило. Буквально вывернуло наизнанку, с желчью и кровью.
Верный Роже Байярд, служивший в шато Дю-Буа дворецким еще в то время, когда Анри был мальчиком, все эти дни находился поблизости, являясь по первому зову или звону колокольчика. Он не отговаривал хозяина, подобно доктору Леперрье, от пития – наоборот, сказал, что заливать горе лучше всего простецким «кальвадосом»: самогон быстрее отшибает память, а пресыщенный организм от него освобождается легче, чем от любого благородного напитка.Насчет «быстрей» он оказался прав, а вот «легче» – явно было сказано для красного словца: такой «легкости» излияния Анри не пожелал бы никому, за исключением генерала Муравьева.
Очнулся Анри рано утром, почему-то в детской, лежа в халате на полу возле кроватки Никиты. Как он тут очутился после адских мучений в туалете – подсказать было некому: Байярд, наверное, отсыпался у себя в дворецкой, изможденный недельным бдением.
Сын спал странно и смешно: как будто стоял на коленях, а потом сел на пяточки, опустился вперед головкой на подушку и заснул попкой кверху.
Анри с нежным умилением и какой-то жадностью смотрел на ребенка. Ему надо на него насмотреться с большим запасом. Бедный мальчуган столько дней был лишен родительской ласки, но что значат эти дни по сравнению с тем временем безотцовства, что ему предстоит вынести? Анри принял решение, как быть и что делать дальше, и после рождественских каникул намеревался приступить к его исполнению. А это означало надолго расстаться с детьми.
В серой тишине зимнего утра ему послышался приятный женский голос, что-то напевавший, похоже, колыбельную песенку. «Анюта, – подумал Анри, – кто-то укачивает маленькую Анюту. Ну да, кто-то же должен кормить малышку, наверное, Байярд нашел в деревне родившую женщину, и та, закончив утреннее кормление, теперь убаюкивает ребенка».
Анри пошел на голос, доносившийся из спальни. Там рядом была крохотная комнатка, предназначенная для новорожденных – чтобы мать и ночью могла при необходимости успокоить дитя, далеко не отлучаясь. Когда-то и Анри начинал жизнь в шато Дю-Буа с этой комнатушки.
Он вошел в спальню. На краю кровати спиной к входной двери сидела обнаженная по пояс женщина (совсем как Настенька – воспоминание высекло мгновенные слезы, он их вытер рукавом халата) и напевала колыбельную – ту самую, что пела Жозефина Дю-Буа сынишке Анри:
L\''etait une petite poule grise
Qu\'allait pondre dans l\''eglise.
Pondait un p\'tit\' coco,
Que l\'enfant mangeait tout chaud. [66]
66
Снесла курочка – серая птичка
В церкви беленькое яичко.
Вылупился желтенький петушок —
Будет нашей девочке дружок.
(Вольный перевод с фр.)
«А мне матушка пела про мальчика», – подумал Анри. Он смотрел на узел черных волос на затылке кормилицы, стянутый розовеющей в свете утра лентой, на странную для деревенской женщины нежную шею, плавными линиями переходящую в округлые плечи…
L\''etait une p\'tit\' poul\' noir
Qu\'allait pondre dans l\'armoire.
Pondait un p\'tit\' coco
Que l\'enfant mangeait tout chaud. [67]
67
Снесла курочка – черная птичка
В шкафчике беленькое яичко.
Вылупился желтенький петушок —
Будет нашей девочке дружок.
(Вольный перевод с фр.)
…и ниже – в полные, явно крепкие руки с расставленными локтями – из-под правого высовывался уголок детского «конвертика»: кормилица усыпляла ребенка, держа его на весу. На спине, между лопатками, чернели четыре крупные родинки, образующие почти идеальный квадрат. Когда-то давно Анри видел эти родинки при свете свечи: он полулежал, опираясь на локти, а Коринна сидела спиной к нему, обхватив раздвинутыми коленями его бедра; она быстро двигалась вверх-вниз, чуть слышно вскрикивая при каждом движении, а он смотрел на прыгающий перед глазами квадрат из родинок, чувствовал с каждым движением приближение восторженного блаженства, и ему было невыразимо хорошо…
– Коринна. – Анри произнес ее имя чуть слышно, чтобы невзначай не разбудить Анюту.
Кормилица обернулась – это была действительно она, его первая любовь. Конечно, уже не та хорошенькая девушка, за которой он подглядывал, сидя на груше, которая непринужденно и в то же время бережно забрала себе его невинность, а взамен подарила чудо обретения себя как мужчины – она немного располнела в бедрах, как всякая рожавшая женщина, однако это ее не портило, наоборот, придавало особую привлекательность, и Анри вдруг почувствовал, как в нем шевельнулось желание.
Коринна улыбнулась ему, встала, оставшись лишь в юбке, нисколько не стыдясь своей полуобнаженности, и отнесла малышку в комнатку для новорожденных и грудничков. Вернулась, раскрыла постель и посмотрела на Анри – тот продолжал стоять с другой стороны кровати. Тогда она развязала на юбке шнурок – та неслышно соскользнула на пол, обнажив бедра, чуть выпуклый живот и все остальное, – и легла на спину, представ глазам Анри всей прелестью красивой зрелой женщины.
– Заприте дверь и идите ко мне, – сказала она негромко и внятно. – Вам сейчас это очень нужно.
Потом, с трудом оторвавшись друг от друга, они легли рядом, глядя в потолок – там дрожали солнечные зайчики – отражения от луж на дорожках сада. Анри было очень хорошо, и оттого он чувствовал себя виноватым и перед Настенькой, и перед мужем Коринны.
– Вы себя ни в чем не вините, – словно подслушав его мысли, заговорила она. – Муж мой умер полгода назад, когда я была беременна Жанеттой. Дерево неудачно срубил, его и пришибло. Я тогда чуть не скинула, но Бог миловал. Три месяца как родила, молока полно, а тут ваша история. Ужас! Я видела вашу жену – очень славная девочка… была… – Коринна всхлипнула и пожала его руку, вытянутую вдоль тела. Он ответил на пожатие. – И перед ней не винитесь, она вас не осудит – жизнь есть жизнь.