Схватка за Рим
Шрифт:
– Да, потому что до сих пор государству грозила опасность со стороны персов, а готы были вполне безопасны. Теперь же персы побеждены, а готы стали очень опасны с тех пор, как во главе их стал этот мальчик – Тотила. Человек, который сумел восстановить свое государство из развалин, тем более сумеет обратить в развалины чужое государство.
И Юстиниан решился вести войну с готами.
Глава X
Заключив перемирие, Тотила возвратился со всем войском и флотом в Рим, оставив в завоеванных городах только небольшие отряды. Перемирие должно было продолжаться шесть месяцев,
Счастье и слава Тотилы достигли своей вершины. Во всей Италии только два города оставались еще во власти Византии: Перузия и Равенна. Но вот сдалась и Перузия графу Гриппе, а затем и самая важная часть Равенны – гавань – перешла в руки Гильдебранда, который уже более полугора лет осаждал город. Как только гавань была взята, Тотила собрал туда весь свой флот, чтобы остановить подвоз припасов осажденным. После этого они, конечно, не могли уже продержаться долго.
Таким образом клятва Тотилы, данная им умирающему отцу Валерии, – очистить Италию от иноземцев – была почти выполнена: через несколько недель остальная часть Равенны будет взята – и тогда он будет иметь право жениться на своей невесте, которая все это время жила в монастыре Тагины.
Тотила решил в один день отпраздновать заключение прочного мира с Византией и свою свадьбу с Валерией.
Наступил июль – срок окончания перемирия. Улицы и площади Рима с утра украсились в ожидании празднества, которое должно было совершиться в одной из загородных вилл древних цезарей на берегу Тибра. Вокруг этой виллы были расставлены палатки и шалаши для угощения жителей Рима.
Накануне Валерия прибыла в Рим в сопровождении Кассиодора и Юлия. В назначенный день в храме святого Петра был торжественно совершен брачный обряд сначала арианским священником, а потом католическим – Юлием. После этого молодая пара в сопровождении блестящей свиты отправилась в разукрашенной лодке на виллу.
Здесь на огромной террасе, роскошно убранной цветами и статуями, был расставлен громадный стол, за который сели Тотила, окруженный своими графами и герцогами, и Валерия с женами знатнейших римлян и готов. По германскому обычаю, королю был подан брачный кубок, из которого сначала должна была отпить его жена. Тотила протянул его Валерии.
– За кого желаешь ты выпить его? – спросил он ее.
– За Мирьям, – серьезно ответила Валерия, отхлебнув глоток вина.
– Мирьям – благодарность и честь! – провозгласил Тотила, опоражнивая кубок.
После этого начался веселый пир. В самый разгар его к столу короля подошла прекрасная девочка – или девушка – в чистой белой холщовой одежде, с венком из белых полевых цветов на голове. В правой руке ее был пастушеский посох, а левая лежала на голове большой косматой собаки, на шее которой был также венок из цветов.
– Кто ты, чудная девочка? – сказал Тотила, с удивлением глядя на нее.
– Я Гото, пастушка, – ответила она, застенчиво кланяясь королю и всем гостям его. – А ты, наверно, король Тотила, я сейчас узнала тебя. Я внучка и дочь крестьянина-гота, который жил очень далеко, на горе Иффе. У меня есть брат, которого я люблю больше всего в мире. Но он давно уже ушел от нас, и мы оставались одни со старым дедушкой. А когда он почувствовал, что умирает, то велел мне идти в Рим. Он говорил, что здесь я найду и своего брата, и что король Тотила – покровитель сирот – окажет правосудие и мне. И я пошла со
– Но кто же твой брат? – спросил Тотила.
– Мне кажется… – задумчиво ответила пастушка. – Из того, что мне говорил дорогой Гунибад, я думаю, что он носит не свое имя. Но его легко узнать, – продолжала она, краснея. – Его волосы темно-каштановые, а глаза синие, как ясное небо, голос звонок, как у жаворонка, а когда он играет на арфе, то смотрит вверх, точно видит небо отверстым.
– О, это Адальгот! – сказал Тотила, а за ним и присутствующие.
– Да, его звали Адальгот, – ответила Гото.
Юноша, бывший в это время на площади, где молодые готы состязались в играх, услышал свое имя и взбежал на террасу.
– Гото! Моя Гото! – с радостью закричал он, увидя пастушку, и бросился к ней.
– Какая прекрасная пара! – сказал герцог Гунтарис.
– Но, Адальгот, прежде всего надо исполнить поручение – завещание умирающего деда. Вот, господин король, возьми этот свиток и прочти его. Дед говорил, что в нем заключается вся судьба Адальгота и моя, – и прошедшее, и будущее.
Она подала ему запечатанный свиток. Король распечатал и прочел сначала записку, лежавшую сверху.
«Это писал Гильдегизель, сын Гильдемута, которого называют Длинным. Писано со слов старого Иффы. Так говорил Иффа: «Господин король Тотила. То, что написано в свитке, подписано именем Варгса. Но он был не мой сын, и имя его было не Варгс, а Аларих из дома Балтов, изгнанный герцог.
Тут раздался общий крик удивления.
– Но в таком случае наш Адальгот, который называет себя сыном Варгса, сын Алариха Балта, того самого, которого он, как королевский герольд, вызывал по всем городам. Никогда не видел я большего сходства, как между отцом Аларихом и сыном Адальготом.
– Да здравствует Адальгот, герцог Алулии! – улыбаясь, сказал Тотила, обнимая юношу.
Гото, онемев от изумления, опустилась на колени. Крупные слезы стояли в глазах ее.
– Так ты не брат мне! О, Боже! Будь счастлив, герцог Апулии, и прощай навсегда!
И она повернулась, чтобы уйти навсегда.
– Куда же ты? – вскричал Адальгот, останавливая ее. – Да ведь это лучше всякого герцогства, что ты не сестра мне! Король Тотила, вот моя невеста, моя маленькая герцогиня.
Тотила между тем прочел документы.
– Не нужно мудрости Соломона, чтобы найти здесь правду. Господа, в этом документе герцог Аларих доказывает свою невинность. Он слишком поздно узнал имя своего тайного обвинителя. Но мы его уже знаем. Адальгот, разбив статую Цезаря в доме Цетега, нашел там дневник префекта. И в нем лет двенадцать назад было записано: «Герцог Балт приговорен. Его невинности верят теперь два человека во всем мире: он сам, да я, его обвинитель. Но кто ранил сердце Цетега, тот не должен жить. Когда я пробудился тогда от глубокого обморока на берегу Тибра, я поклялся, что погублю его. Теперь я исполнил эту клятву». – Причина этой ненависти еще неизвестна, но она, видимо, имеет какое-то отношение к Юлию Монтану, нашему другу, – заметил король, прерывая чтение. – «И великий король с большим трудом поверил измене герцога. Он очень любил его и в знак дружбы подарил ему как-то золотую медаль с надписью».