Схватка за Родос
Шрифт:
Гуляли и все прочие, но не теряя бдительности: что называется, в меру. Впервые за долгое время собралась наша троица гуляк — Торнвилль, Джарвис и Грин, к которым заодно примкнул и Ньюпорт. Все бы шло ничего, да за столом в кабаке Лео спросил Джарвиса, не видел ли тот его друга-итальянца, куда-то запропавшего. Роджер нахмурился, постучал ногтями по краешку стакана, потом решил не таить правду и глухо промолвил:
— Я видел, как он поджег вражеский корабль и убил главного турка, а потом его застрелили.
У Лео оборвалось сердце. Надо же… Только нашел своего друга! И лишь для того, чтобы несколько дней спустя потерять! Пусть итальянец помогал Торнвиллю за деньги, а не бесплатно, по дружбе, но мало кому англичанин был столь обязан на этом свете. Старый Грин похлопал Лео по плечу:
— Тихо, тихо. Не по нему одному
Опорожнив очередной стакан терпкого красного вина, он тоном опытного рассказчика произнес:
— Начинается оно, вроде бы, как сказка, а обернется-то суровой правдой. Жили-были четыре молодца-обормота, кутилы — ну, вроде нас. Жили весело до поры, а затем случись чума, народу выкосила — страсть. Вот и одного из них прибрала смертушка. Остальные трое начали буянить с пьяных глаз: что это еще за смерть такая, найдем ее, да разберемся по-своему, перестанет людей косить, безносая. Пьяным-то оно что — долго ли собраться? Отправились они в путь, смерть искать да повстречали старика, столь древнего, что, верно, уж век прожил на земле. Идет, кряхтит, стонет — смерть зовет. Они как напустились на него: ах ты, такой-сякой! Смерть людей косит, а он ее призывает! Едва не поколотили, а он им говорит — долго, мол, на свете прожил, все испытал, а теперь уж одеревенел весь, кости ноют, жевать нечем — а смерть все не идет. А наши три молодца и говорят: мы-то не прочь с ней переведаться, да где ж ее поймать? А дедок-то им отвечает: если хотите с ней встретиться, найдете ее под большим дубом на опушке, надо только по дорожке в лес зайти. Те деда бросили, даже на ум не пришло спросить, что ж он сам туда не идет, если смерть ему так нужна. Что ж, думаете, они нашли под дубом? Золота в чеканной монете рассыпано, на восемь мешочков добрых хватит. Глаза-то разгорелись у наших молодцов. Про то, как смерть найти, и думать забыли. Стали размышлять, что да как им лучше сделать. Их ведь, буянов этих, знали как тех еще проказников, способных на всякое дело, в том числе и на разбой. Увидят люди, что они золото тащат, сразу к судейским потянут. Вот первый и говорит: надо нам золото припрятать в кустах, да отсидеться здесь до ночи — а как стемнеет, все и перетащим. А до вечера-то еще досидеть надобно — вот они и послали младшего в город за едой да за вином и пообещали клятвенно дождаться. Но ока тот ходил, один другому предложил: третий-то наш — парень хлипкий, можно завести с ним веселый разговор, схватиться, как в игре, да и пырнуть ножичком. На двоих куда как больше золота достанется, если делить! Ну, второго долго уговаривать не пришлось, согласился. Стали они своего товарища поджидать, а он себе на уме был. Как встали перед глазами золотые монеты, так он и решился собутыльников своих передурить. Сначала купил еды и три фляги со сладким вином, а затем пошел к аптекарю да яду склянку испросил — крыс, мол, выморить надо. Заплатил, сколько следует, а на улицу как вышел, яд в две фляжки и разлил. Дальше, полагаю, особо и рассказывать нечего. Сами, судари мои, обо всем догадались: как младший пришел, его прирезали, винца на радостях испили, ну и вслед за ним прямо в ад отправились.
Рассказчик замолчал и внимательно оглядел слушателей:
— Ну? Что скажете? Поняли, в чем тут соль? Безносая прибрала всех. Хотели они встретить смерть — и встретили. Да только зря думали, будто она с ними станет биться честно, как на рыцарском поединке. Если ходишь рядом со смертью, будь готов, что она тебя ударит исподтишка, а сейчас время такое, что все мы рядом с ней ходим. Это уж не Чосера мудрость, это уж я сам от себя добавил.
Джарвис и Ньюпорт сие мудрое изречение оценили. А вот Торнвиллю же стало только тяжелее на сердце. Хмель углублял печаль по сгинувшему другу. Что привело этого итальянца сюда, на верную смерть? А ведь он говорил так, словно чувствовал, что финал жизни приближается!.. Теперь даже тела нет, чтобы предать погребению. Вот они, бражники, сейчас сидят за столом. А кто из них доживет, к примеру, до воскресенья? Никто не скажет… Горько это все…
Однако кроме Торнвилля никто
"Что же это значит? — думал Торнвилль, прихлебывая из стакана. — А то, что если жизнь кончилась для одного, для других она продолжается со всей своей суетной нелепостью. Продолжается, пока смерть, которая бродит рядом, на ударит исподтишка".
Высокопоставленные турки в этот же момент, надобно сказать, по Алексису не скорбели. Мизак по хитрости своей сделал тюленеобразному бейлербею приятное, сказав:
— Ну вот видишь, как я все правильно устроил? Говорил, что неудача будет — но меня никто не захотел слушать. Так ведь? Помнишь? Что мне оставалось делать? Только избавить тебя от этой неприятности и послать кого-то менее ценного, а ты на меня еще и обиделся. И принца я тоже уберег — теперь понимаешь? Проучили христиане торопыг — и пусть. Ученый да проученный полезнее потом оказываются.
Анатолийский властитель только горестно вздохнул и согласился с Мизаком, даже поблагодарил, а визирь прошелся взад-вперед по устилавшим его шатер коврам и сказал собеседнику:
— Ничего. Бывает. Я, хвала Аллаху, чувствую себя лучше, и теперь сам возьмусь за дело. Кяфиров мы тоже потрепали. А теперь вновь заговорят мои большие пушки!
— Думаю, надо бы начать и саперные работы. Мало ли… Понадеялись на пушки, а вот их недостаточно. И флот опозорился. Нет, я всегда говорил: только пехота, только конница и только пушки! Вот кто пройдет везде и все сделает. А флот — это так, годится только для того, чтобы армию перевезти.
Мизак не был вполне согласен с обрисованной анатолийцем ролью флота в войне, но возражать благоразумно не стал: кто ж не знает о вечной распре флотских с сухопутными!
Взял слово хитрый старичок Сулейман, доселе молчавший:
— А надо было плавучий мост протянуть. Это вам не флотские лоханки! По нему наши воины волнами лились бы на этот проклятый мол, пока не затопили бы его собой, погребя под собой и всех христиан!
Мизак не счел нужным отвечать, лишний раз показывая старику, что тот проштрафился, поддержав идею нападения. А еще гневом султана грозился, пес старый!
— Может, и так, — меж тем задумчиво протянул бей-лербей. Как сухопутному военному деятелю ему эта идея пришлась по нраву.
— Нет-нет, туда пока соваться мы не будем. Предлагаю средство, может быть, несколько медленное, но верное. Смотрите, — визирь извлек чертеж крепости, выполненный еще Фрапаном. — Перебежчики говорят, что вот здесь и здесь стены хоть и толсты, но гнилые. Об этом же, насколько помню, и наш бесполезный немец упоминал.
— Что тут? — спросил Сулейман-бей.
На сей раз главнокомандующий удостоил его ответом:
— Участок обороны итальянского подразделения, внутри — еврейский квартал.
— Это хорошо, — потер сухонькие ручонки Сулейман. — Поссорить румов с франками [22] не вышло, так восстановим против христиан евреев.
— По-моему, этих и восстанавливать особо не надо, — изрек анатолийский командующий, и Мизак согласился с обоими:
— Да, надо учитывать, что под нашей властью им живется несравненно вольготнее, нежели под властью франков, каждый из которых видит в их племени потомков тех, кто распял Ису [23] . В общем, так хочу сделать: поставлю шесть… нет, восемь больших пушек — они сметут стену до основания! И общий штурм по двум направлениям — на итальянский пост, и на еврейский квартал. Они, вообще, рядом, так что где тонко, там и рванет. Полагаю, у евреев сработает раньше — а франки будут заняты своей башней. Что скажете?
22
То есть греков с латинянами.
23
То есть Иисуса Христа.