Схватка за Родос
Шрифт:
— Неплохо, — отозвался анатолиец, — но я повторюсь: надо вести и земляные работы. Засыпать весь ров — так и штурмовать удобней, и осадные машины подвести, а кроме того можно скрытно прокопать ниже рва и подвести под стены хорошую мину. Уж рванет — так рванет, и без лишних затей. Опыт у моих людей есть, пороху — хоть отбавляй. Вот что я думаю.
Мизак погладил бороду, подумал — и дал свое высокое согласие:
— Да, не повредит. Людей много, будет чем заняться. Может и не понадобиться, а если будет надобность — вот оно, все готовое, под рукой.
— Жалко, немца в город заслали, — желчно отозвался Сулейман. — Толковый в этаких делах был человек!
— Почему "был"? И сейчас есть, — сказал Мизак-паша. — Только, как передают, напуган сильно, и веры ему нет. А что его хвалить, обезьяну этакую! — вдруг взъярился он. —
И в тот же день, когда греко-латиняне одержали победу при форте Святого Николая, Мизак-паша начал усиленную бомбардировку итальянского участка обороны и еврейского квартала. Великий магистр, которому удалость поспать не более часа, прибыл под обстрел со своими адъютантами и начал тут же отдавать распоряжения. Ему все сразу стало очевидно — и что стена долго не продержится, и что люди погибнут под артобстрелом, а кто не погибнет, тот сойдет с ума от страха.
Ничего этого было не нужно в такой ответственный момент. Один за одним разбегались от магистра посланцы с поручениями, а сам он обратился к народу, предварительно обратив на себя общее внимание с помощью трубача:
— Слушайте меня все, латиняне, греки и иудеи! Стена не выдержит вражеского обстрела, это очевидно, но день-другой у нас еще точно есть. Поэтому если мы все дружно возьмемся за работу и, не пожалев ни жизней наших, ни жилищ, выроем ров и построим за ним новую стену, новые бастионы, как это было сделано при башне Святого Николая — только тогда мы спасем наш город, наши святыни, наши семьи. Не скрою, что это станет вам дорого — в первую очередь надо снести все дома вдоль будущей линии обороны. А затем работать придется денно и нощно, под вражескими ядрами. Чтобы обезопасить ваших близких и тех, кто, устав от тяжких работ, возымеет нужду в кратком отдыхе, я уже дал поручение доблестному рыцарю Фрикроли и отряду его бродяг выстроить для вас убежища — землянки, хорошо укрепленные деревянными брусьями и покрытые дерном. Таким не страшны никакие падающие ядра, причем обустроены они будут в сердце нашего города, у Коллакио, куда залетает гораздо меньше ядер. Это все, что я могу сделать в создавшемся положении, а также еще раз призвать вас к труду на общее благо. Скажу, как апостол Павел: никому нет преимущества, ни эллину, ни иудею. Всем работать дружно, а кто затеет распрю, то — клянусь ранами Господа — того велю казнить! Только единство перед лицом опасности спасет всех! Я сам, ваш господин и брат, буду вам примером, ибо, презрев усталость и полученные ныне раны, возложу на плечи свои труд простого работника. Итак, пусть старшины кварталов, цехов, землячеств подходят ко мне, я буду распределять обязанности.
Конечно, д’Обюссон был человеком своего времени, склонным и к определенным предрассудкам, но тем большая ему честь и слава, что в нужный момент он не только осознал необходимость во всеобщем единении, но и жесткой рукой осуществил его! При этом, разумеется, он ни на йоту не отступил от христианских ценностей. А теперь этот достойнейший муж, действительно, трудится наравне со всеми, перетаскивая камни от разрушаемых домов к начинавшему выкапываться рву, подбадривает старика-еврея с лопатой, обещая лично окрестить его за усердные труды… Его адъютанты — орденские "столпы"! — а также более мелкие орденские чины — под воздействием магистра тоже усердно работают. Мало кто воспользовался пока предложением д’Обюссона уйти в центр города и ждать, пока оборудуют то, что нам легче обозначить термином "бомбоубежище", хотя такового слова тогда, разумеется, не существовало.
Старики и женщины, и даже дети из тех, что постарше, — все трудились… Там и Фрадэн со своими братьями — он еще не простил им насеянных на его ложе клопов! Только теперь Фрадэн больше молча копает, нежели громогласно обличает. Нет, порой не выдерживает и, опершись на лопату, начинает вещать — но не обличительное, а подбадривающее, призывающее к трудам. Это можно еще вынести, коль скоро проповедующий еще и сам при этом все-таки работает.
Итак, пока христиане срочно окапываются на итальянском участке обороны, турки самоотверженно долбят стену и бомбардируют опустевшие дома, наивно полагая, что истребляют мирное население. Также визирь Мизак-паша повелел вести сильный огонь
Как-то в знойный полдень он восседал на ковре возле своего шатра под нарочно для того поставленной матерчатой сенью, и неспешно поедал спелый арбуз, нарезая его острым ножиком на тонкие дольки и выковыривая тем же орудием спелые коричневые зернышки. И тут, как принято говорить, откуда ни возьмись — вестник. Запыхавшись, он чуть ли не свалился с коня в ноги Мизаку и торопливо проговорил:
— О, сиятельнейший Мизак-паша, только что прибыл корабль из столицы великого падишаха, и на нем — большой человек от него, Али-бей! Он уже высадился и вскорости будет у тебя!
Визирь чуть не подавился: это еще что за счастье привалило?! Только человека из Константинополя ему тут еще не хватало! Что это значит? Зачем приехал? Дрожь пробежала по спине визиря. Такие визиты могли кончиться чем угодно. Посланец великого падишаха вполне мог привести и шелковую удавку для его, Мизака, шеи — так не раз бывало. А что ж, хорошего, что ли, ждать? Хвалить его не за что еще, Родос не взят, хотя прошло уж более половины месяца. Мехмед вполне мог ожидать, что крепость крестоносцев падет за несколько дней, при такой-то артиллерии — а толку нет. Вот и прислал шакала… А, конечно, это Сулейман мог настрочить донос… Больше некому… Хотя почему? И бейлербей на это вполне способен… Да кто угодно, в конце концов, даже Мерла-бей! Доброжелателей-то много, хоть пруд ими пруди… Да, гадать поздно — надо встречать незваного высокого гостя, чтоб ему пусто было…
Визирь Мизак-паша встретил Али по всем правилам высокого восточного гостеприимства — с почетным караулом, бунчуками и флагами, музыкой… При виде султанова посланца визирь мысленно тут же переименовал его из шакала в байбака [24] , да и было, за что: за само выражение его лица с заплывшими сурчиными глазками, хитровато-масляно сверкавшими, когда он посматривал то на встречавших его янычар, то на расстеленные для его высокочтимых стоп ковры… Шел — словно круглый сыр по маслу катясь, вида вовсе не военного, в алом, расшитом золотом халате. Этот его сугубо придворный, не военный, вид как-то настраивал на мирный лад, успокаивал, и Мизак-паша, глядя на гостя, успокоился даже против воли, хотя отлично знал, что никакому внешнему виду доверять нельзя, ибо помнил восточную мудрость, что на дне чаши с медом часто оказывается яд.
24
Сурка.
После обмена цветистыми приветствиями Али-бей, прежде чем войти в шатер визиря, обернулся и медоточиво произнес, обращаясь ко всем собравшимся (точнее, собранным):
— Возрадуйтесь, правоверные! Ибо наш великий господин Мехмед, сын Мурада, властелин двух континентов, повелитель двух морей, тень Аллаха на земле, герой моря и суши, завоеватель Константинополя, прослышав о затруднении своих войск при Родосе, решил лично прибыть сюда с сотней тысяч войск и пятнадцатью сотнями крупных орудий! Он намерен изжить гнездо неверия в своих морях и обеспечить безопасность мореплавания и торговли.
И под радостные гул и крики Али-бей зашел в шатер главнокомандующего. Там наедине состоялся иного рода разговор. Гость охнул, пожаловавшись на жару, и сел, скрестив ноги, перед блюдом с финиками.
Выуживая плоды по одному из общего пригорка, отправляя в рот и смачно пережевывая, он говорил:
— Мизак-паша, великий падишах недоволен. Полагаю, ты и без того это понял по моему приезду… Велика принести холодной бузы — что можно янычарам, то можно и мне [25] . Так о чем я?.. Вручив тебе карающий меч ислама, великий падишах справедливо ожидал, что ты им в полном мере воспользуешься. А на деле что, уважаемый? Разъясни.
25
Согласно Корану все, что дурманит голову, запретно. (Примеч. автора.)