Шведское огниво
Шрифт:
Неизвестного всегда больше, чем известного; предположений больше, чем достоверностей, и сокрытого больше, чем очевидного.
I. Исчезнувший попутчик
Первый день нового года выдался ненастным. Небо затянуло тучами, а из-за реки, из степи, на Сарай Богохранимый налетел порывистый ветер. Отшумело лето. Скоро облетят деревья,
Южная пристань, которую в Сарае называли Красной, обезлюдела уже давно: корабельщики торопились уйти до наступления осенних штормов в Бакинском море. С северной Булгарской большая часть судов отчалила еще раньше – им нужно успеть добраться в верховья до того, как реки скует льдом. Там, за дремучими страшными лесами, на дальней украине великой державы славного хана Узбека, уже, наверное, ударили первые ночные заморозки. Опоздавшие теперь смогут успеть доплыть по реке разве что до Укека.
В прежние годы уже почти никто не отчаливал в эту пору с Булгарской пристани.
Много перемен принес с собой наступивший 734 год от Хиджры – переселения пророка в Медину.
Еще летом из ставки хана пришло известие, что Узбек не будет, как обычно, зимовать в Сарае, а отправится жить в новый дворец, который для него уже целый год возводят выше по реке, за несколько дней пути отсюда. Знающие люди поговаривают, что на это подбили повелителя франки, которые в последнее время так и вьются, как мухи, у его золотого престола. Благо им до него рукой подать – от их новых крепостей в Матреге и Тане до летних кочевий ханского двора всего день пути.
Народ, толковавший все лето об этой новости на сарайских базарах, чаще сходился на мысли, что добра от такого переезда даже больше, чем худа. Конечно, зимой будет немного скучней, зато тише. Без ханского двора с его вельможами, эмирами, слугами, стражами гораздо спокойней. А старые караванные пути, как и раньше, не минуют славный Сарай. Не перенесешь царским указом Бакинское море, древние, словно само вечное небо, дороги в Хорезм и Крым. Тысячелетний путь, соединяющий столицу верховного хана Ханбалык у самого восхода с золотым Константинополем и вечерними странами.
Значит, снова следующим летом сойдутся на многоголосых сарайских базарах купцы и путники со всего света. Не переведутся в амбарах здешних купцов драгоценные товары, а в сундуках менял звонкие монеты. Будет, как и раньше, богатеть и цвести под милостивым солнцем Богохранимый Сарай.
А ханский двор? Кому от него большой прибыток? Разве что пронырливым поверенным властителя – уртакчи, что обделывают свои дела с ханским имуществом. Эмиры и вельможи ведь по лавкам и базарам не ходят, а слуги их по большей части живут на всем готовом. Деньгами не богаты. Те еще покупатели.
С другой стороны, кто теперь будет брать драгоценные заморские ткани и благовония для своих жен, самоцветы и украшения, изысканные
Как ни крути, кое-кому пришлось перебираться вослед хану к новому дворцу. Такие и грузились на последние корабли на Булгарской пристани. До октября уже рукой подать, нужно спешить.
Корабль, который должен был отчалить ранним утром в первый день 734 года, тяжело покачивался на мутной осенней воде. Скрипели уключины по бортам. Хороший корабль, быстрый, как рыба. На каждом весле по два гребца. Такой как птица полетит вверх по течению. Если бы отчалили, как и собирались, на рассвете, уже давно скрылись бы из вида на речном просторе. Команда и путники заранее поднялись на борт. Побережник, ведавший прибытием и отплытием, дал разрешение. Стражники встали у сходней, чтобы никто лишний не прошел туда или сюда.
Корабль не отчаливал. Не было одного из путников, оплатившего дорогое место в кормовой каюте и загодя погрузившего туда вещи.
Побережник пил с кормщиком чай в закутке. Стражники угрюмо жались у самого причала, прячась от дождя под дырявым навесом. Несколько провожающих, кутаясь в плащи, переговаривались с одним из отплывающих, уже стоявшим на носу корабля.
Плащи скрывали одежду и головные уборы, но по повадке можно было догадаться, что один из них – важная птица. Немолодой уже, хотя быстрый и крепкий, с щегольски подстриженной русой бородой. Рядом с ним стояли сухой старичок, еще бодро обходившийся без посоха, и молчаливый юноша, не обзаведшийся пока даже усами.
Корабль был крепко притянут к причалу, и человек на палубе мог, облокотившись о борт, почти дотянуться до своих собеседников. Возраст мужчины было трудно угадать. Бритый подбородок молодил его по-юношески румяное лицо, но висячие на кипчакский манер усы уже тронула седина. Крепко тронула. Наверное, если бы он не сбрил бороду, она была бы совсем седой. Плащ человек оставил в каюте, потому что от дождя его худо-бедно скрывал плетеный из лыка навес над носом корабля. В руках он держал небольшой холщовый мешок, из которого время от времени доставал со скучающим видом шарики сушеного творога, который кипчаки любили брать в дорогу.
Отплытия ждали давно, с самого рассвета. Уже наговорились и устали.
– Ты так весь запас съешь, – пошутил старичок, – в дорогу ничего не останется.
– Ничего, – улыбнулся стоявший рядом с ним русобородый, – скоро уже доберется до булгарских краев. Там курт не чета здешнему. Красный, из топленого молока. В Сарае такой не делают – дрова дороги. – Он повернулся к юноше. – Верно, Илгизар?
Тот молча пожал плечами. За него ответил человек на корабле:
– У нас в Мохши такой не делают. Наши любят ряженку из топленого молока. Это в Булгаре любят красный творог.