Сиамская овчарка

Крудова Наталья Юрьевна

Мы бежали по набережной. У меня кололо в боку и тошнило. Иногда я не могла бежать и повисала на парапете. Тогда Варька садилась в отдалении и ждала меня. Один раз она подпустила меня почти вплотную, но схватить за обрывок цепи не дала.

Мы пробежали по пустому Невскому, через Дворцовый мост к Ростральным колоннам. Оттуда к зоопарку. Я уже не могла бежать, и Варька перешла на шаг. И она всё время ждала меня. Но не давалась. Она долго вертелась у зоопарка, нюхала крепкий от сырости запах зверей и птиц и опять повернула к Литейному. Она нашла наш двор, подошла к парадному и, развернувшись, опять выскочила ка улицу. Было пять часов утра. Кое-как я добралась до

отделения милиции, объяснила дежурному, что сбежал волк, и просила не убивать. Оставила свой адрес и пошла домой. Я уснула не раздеваясь, но в семь часов проснулась, как от будильника, и снова пошла в милицию. Дежурный сказал, что почти все постовые видели её, но поймать не удалось. Дежурный был очень молодой парень. Он взял из моих рук обрывок цепи, который я забыла выбросить.

В десять часов дежурный нашёл меня и сказал, что волк во дворе Музея Арктики.

Я поехала туда. Шёл дождь со снегом. Варька лежала у крыльца, привязанная верёвкой к водосточной трубе. Какой-то человек заботливо передвигал её доской из лужи на сухое место. Я запомнила его доброе, замирающее от страха лицо. Варька поползла навстречу мне. У неё были перебиты лапы. Я взяла её на руки и понесла. Ни в какой транспорт нас, наверное, не пустили бы, ия пешком отнесла её в ветеринарный институт.

Когда врачи осматривали Варьку, я держала её. Она не скулила, только вздыхала и следила за мной.

В это время пришёл хирург, все расступились перед ним, и он склонился над Варькой. Руки у него были жёлтые от йода, мягкие и, наверное, снимали боль. Варька щурилась под его руками, как кошка.

В станке стояла лошадь с забинтованной головой. Она издали принюхивалась к Варьке и не боялась.

Профессор прощупал Варькины лапы, живот и спину. Лошадь в станке мерно кивала белой головой, в приёмной щебетала какая-то птица, и я подумала, что всё обойдётся.

Профессор положил руку Варьке на голову.

— Операция не поможет. Надо усыпить, чтобы не мучилась… Хотите, провожу вас туда?

Я решила, что необходима напористость. Строго, по-деловому, я сказала, что это будущая кинозвезда. И ещё я говорила, что, как работник зоопарка, не позволю наносить урон государственному кинематографу.

Профессор и врачи, стоявшие группой поодаль, смотрели на меня удивлённо.

Варька тыкалась мне носом в ладони, дышала в пальцы.

Чтобы разжалобить, я сказала, что мои трое детей ждут дома и не переживут, если… Ну, что я им скажу?

— Я понимаю, — разгадал мои уловки профессор. — Знаете, — сказал он, — я всю жизнь мечтал иметь волка, да как-то не пришлось… Не надо зря мучить.

Он грустно взглянул на Варькину морду и сказал:

— Знатный шрам. Обычно звери нос берегут.

Я рассказала про случай с окном. Профессор слушал внимательно. Группа врачей приблизилась, старательно разглядывая Варькин нос.

«Наверное, студенты», — подумала я.

— Может, попробуем, Владислав Францевич? — спросил один из них — и тут же ответил: — Только вряд ли… Не выживет.

Варька дома. Лежит на матрасике, накрытом простынёй. Я сижу возле неё и жду Нинку.

— Молодец волчица! — сказали мне про неё врачи. — Ни одна бы собака не выдержала.

Стоит мне отвернуться, как Варька откусывает кусочек от гипса. Если я не замечаю, выплёвывает его или быстро проглатывает, чтобы скрыть вину. Если я встаю, она тут же ковыляет к двери.

Я отношу её на матрасик, заслоняю ладонями искромсанный по краям гипс.

Варька буравит носом мои руки, раздвигает, ищет щёлочку, чтобы сорвать хоть кусочек с ненавистных «тисков» на лапах.

Нинка

пришла вечером усталая после дежурства.

— Как Юта? — спросила я.

— Отсыпается в кресле моего папы. Ты посмотри на себя в зеркало!

Зеркало у меня странное, вернее, старое, в трещинах, крапинках. Даже неказистое лицо, отражаясь в нём, становится одухотворённым, загадочным, как в сумерках, красивым.

— А ты посмотри в моё!

Нинка подала мне карманное зеркальце: веки красные, под глазами синяки.

— Ты серая, вернее, зелёная. Как ты завтра пойдёшь на работу? Тебя не только страус — колибри залягает.

Варька не спала. Мышцы на её плечах и боку двигались. Видимо, она куда-то бежала во сне.

— Помнишь Сашу Петрова? — спросила Нинка. — Ну, вместе с нами в зоопарке работал. Он в заповеднике теперь.

Я помнила и уже знала, что будет дальше.

— Помнишь, весёлый такой? Я с ним по телефону говорила. Он здесь к тёте приехал. Волчицу возьмёт. Даже обрадовался.

— Вылечу — отдам.

— Он сказал, что сам должен выходить…

Я сама знала, что тогда она привыкнет к нему лучше. Я понимала, что Нинка — мой самый большой друг и всё сделала правильно. Она тоже устала. Нинка говорила мне что-то спокойно, почти ласково убеждала, и я вышла в коридор. В темноте, на стуле между шкафами я слышала, как Варька простучала гипсом по полу, громко засопела в щёлочку двери. Я знала, что Варьке будет неприятно прикосновение чужих рук. Я представила, как Варька смотрит на меня и её раскосые глаза становятся ещё длиннее от любви. В старости вокруг её глаз, наверное, будут седые волоски. Она будет ещё красивее.

Я приоткрыла дверь и, не глядя на Варьку, сказала Нинке:

— Увозите!

Когда я пришла с работы, Варьки не было. Всё стояло на своих местах. Умытая и причёсанная Юта принесла мне тапочки.

Мой лебедь

Однажды к нам в зоопарк приехал лесник и привёз полумёртвого лебедя. Он рассказал, что возле его дома есть озеро. На нём останавливаются во время перелёта лебединые стаи. Одна такая стая отдыхала на озере. Лебеди плавали на чистой воде, защищённой камышами, и торопливо искали пищу, чтобы набраться сил и продолжать перелёт. Одна лебедиха совсем близко от поверхности воды увидела блеснувшую рыбу. Озеро было спокойно, и рыба стояла на месте, чуть шевелясь. Лебедиха опустила голову в воду и схватила рыбу. Это была блесна, отлично сделанная браконьером. Даже щука не отличила бы её от настоящей рыбы. Лебедиха билась на невидимой леске, взмахивая крыльями.

Лебеди собрались в круг, волновались, изгибали шеи. Только один лебедь плавал совсем близко от своей лебедихи. Он пытался успокоить её и говорил что-то, пригибая голову к воде. Он не мог понять, что держит лебедиху. Беда казалась таинственной и от этого ещё более страшной. Он только чуть отдалился, когда лесник, пробравшись сквозь камыши, подплыл на своей лодке к птице, попавшей в беду. Прямо в воде человек отсёк ножом леску и втащил лебедиху в лодку. Он накрыл её брезентовым плащом, и она перестала бить крыльями. А лебедь плыл за лодкой, плыл совсем близко, встревоженный, озабоченный, не зная, как выручить свою подругу. Он проводил лодку до самых камышей и остановился.