Сибирские рассказы
Шрифт:
Колокол лежал на земле несколько недель, и по ночам около него собирались те, кто ещё не утратил Совесть и Веру, и припадали лбами и ладонями к холодному металлу. Многим казалось, что от колокола исходит таинственное сияние и слышатся странные звуки, словно кто-то невидимый шепчет молитвы, замаливая грехи сошедшего с ума общества.
Среди них была и мать рассказчицы, истинная христианка-католичка. Исправно по вечерам (а иногда и ранним утром) она, стоя на коленях перед колоколом, произносила молитвы на латыни и по-польски, вымаливая прощение и милость для своей семьи с пятнадцатью детьми.
А
Через месяц колокол стали грузить на машину, чтобы увезти на станцию и отправить на переплавку, поскольку начинающаяся индустриализация, помимо всего прочего, нуждалась в цветном металле.
По покатым брёвнам десяток подвыпивших мужиков с помощью верёвок и под крики: «А ну давай, поднавались! И-эх, пошёл, родимый! Пошё-о-ол!» – оторвали его от земли. Колокол, медленно поворачиваясь, постепенно подвигался к платформе, но неожиданно сорвался и под матерные крики грузчиков упал на землю со звуком, напоминающим стон раненого зверя.
Одновременно с крыши храма слетела стая ворон и с карканьем закружилась над колоколом, привлекая всё новых и новых птиц не только с посёлка, но и с окрестностей. Вскоре эта стая превратилась в тучу, которая то спиралью взвинчивалась в небо, то, как гигантское колесо, кружило над храмом. Крики вороньей стаи перекрывали лай собак, ржание лошадей, голоса людей и даже паровозные гудки на станции.
И в это же самое время Варя-пролетарка, потерявшая до того голос и лежавшая неподвижно, вдруг дико закричала, стала сучить ногами и руками, корчась в страшных муках. Глаза её вылезли из орбит, на губах показалась жёлтая пена, а из кишечника и мочевого пузыря поплыло содержимое. Её престарелая бабушка достала из тайника спрятанную там икону Божьей Матери и поднесла к губам Вари со словами: «Покайся и поцелуй!». Та промычала что-то нечленораздельное, коснулась губами иконы и, перестав корчиться, тут же испустила дух.
И странное дело… Вороны вмиг успокоились: одни мелкими стаями разлетелись по окрестностям, а другие расселись на храме и близлежащих домах.
А колокол со второй попытки удачно втащили на грузовик и отвезли на станцию.
Кот
Когда я училась в пятом классе, однажды ранней весной, по пути домой, в одном из переулков за мной увязался серенький котёнок. Он бежал и жалобно мяукал.
Я взяла его в ладони и стала гладить. А он весь трясся и продолжал громко мяукать. Был лёгок… ну, как пушинка!.. Одна кожа да кости. Мне его до того стало жалко, что я решила взять домой это маленькое пушистое создание, несмотря на то, что дома хозяйничала кошка Мурка.
Родители мой поступок не осудили, но и не проявили восторга, а котёнка, само собой разумеется, назвали Пушком.
Мурка отнеслась к появлению котёнка настороженно. Сначала обнюхала, потом оглядела всех присутствующих на кухне… и с характерным урканьем запрыгнула на шесток печи. Оттуда она стала следить за всеми моими действиями.
А я обтёрла Пушка влажной тряпкой и налила ему в плошку молока. Лакал он с жадностью, захлёбываясь и время от времени тряся головой.
Место Пушку определили у печи под залавком, постелив там кусок войлока. В первую же ночь он стал жалобно мяукать, и мне пришлось взять его в свою постель, где он вмиг успокоился.
В последующие ночи всё повторялось. Сначала он спал у меня под боком, а потом в ногах.
Летом Пушок постоянно бегал за мной. Куда бы я ни пошла, и он туда же – будь это огород, поле или речка. В наиболее опасных местах, где хозяйничали бродячие собаки, я брала его на руки.
К осени он подрос и принимал участие в наших играх в прятки. Когда выпадала моя очередь голить (то есть искать), он бежал рядом со мной и заглядывал в укромные места. А когда находил кого-либо из подружек или ребят, то начинал мяукать.
Вечером, когда с пастбища должно было вернуться стадо, Пушок вскакивал на столбик у калитки и смотрел вдаль. Но как только корова заходила во двор, котёнок спрыгивал со столбика и бежал рядом с ней в стайку, где садился в углу и ожидал конца доения. При этом он внимательно следил за бьющими в подойник струйками молока.
Как только мама заканчивала доить и шла домой, Пушок, задрав кверху хвост и мурлыкая, семенил рядом, а затем переходил на скачки. Когда наша доярка, зайдя в дом, ставила ведро на лавку, нетерпеливый котёнок, выгнув спину колесом, тёрся о её ноги и настойчиво мяукал. Здесь же ему в плошку наливали ещё не процеженное парное молоко, и он лакал его с великим удовольствием. А затем вскакивал на лавку или на шесток и начинал умываться, исполняя этот ритуал тщательно и долго.
Через год-полтора Пушок превратился в большого пушистого кота сибирской породы, с длинным пышным хвостом и головой как у рыси. Летом он ночевал в сенях либо в стайке, а на зиму переселялся в дом, прогнав Мурку с шестка и устроившись там по праву сильнейшего.
Обладал наш Пушок чарами народного целителя. У отца часто зимой болела спина. Он лежал на полатях у печи, и ему на поясницу клали нагретый кирпич. Кот за этой процедурой наблюдал с шестка. Когда же кирпич убирали, то он спрыгивал на полати и устраивался на спине у отца. Расшиперив передние лапы и выставив когти, топтался на пояснице, а затем вытягивался на ней, лежал и урчал. Таким образом, он делал своего рода массаж, иглоукалывание и прогревание с небольшой вибрацией.
Каким-то чутьём кот угадывал, у кого что болит, и с вечера устраивался лежать на больном месте. Когда я ушибла колено, и оно распухло, то Пушок с вечера ложился ко мне, прижимался к больной коленке и урчал. Боль отступала, и вскоре совсем прошла.
Ещё Пушок обладал способностью наблюдать за так называемым параллельным миром… Неожиданно с особым урканьем спрыгивал с шестка, неподвижно и долго смотрел на окно или в какой-либо угол (кроме переднего с иконой Девы Марии). При этом уши его настораживались, шерсть взъерошивалась, а зрачки расширялись. Мама в таких случаях говорила: «Не мешайте ему. Он домового учуял».