Сибирские рассказы
Шрифт:
С воцарением в нашем дворе Пушка исчезли крысы. И не только у нас, но и во всей округе. Он питал к ним особую ненависть. Но, убивая их, не съедал. Перекусывал шею, разгрызал затылок и в таком виде приносил, оставляя крыс около крыльца – как доказательство своего подвига. Как летом, так и зимой. Родители подбирали их и бросали в топку печи, опасаясь заразы.
Шли дни и годы. Каждой весной в пору кошачьих свадеб Пушок ввязывался в драки с соперниками и после временного отсутствия являлся домой исхудавший, с разодранными ушами и расцарапанным носом.
В одну из таких вёсен исчезла
Так незаметно пролетело пять лет. Осенью 1929 года я уехала в Томск на учёбу. В то время уже была построена железная дорога до Ачинска.
Пушок с утра почувствовал что-то неладное и стал проявлять беспокойство. Я с ним простилась и закрыла в чулане, предупредив сестру Веру, чтобы выпустила кота после отправления поезда. Затем мы с ней заранее пошли на вокзал и около часа ожидали поезда на Ачинск.
Когда же подошел поезд, и все побежали на перрон, то я почувствовала, что кто-то ткнулся мне в ногу. Я посмотрела и вскрикнула от удивления. Это был Пушок!.. Тому, как он выбрался из чулана, не стоит удивляться. А вот как он так быстро нашёл нас – это уже достойно изумления.
Что было делать?.. Я снова с ним попрощалась, поцеловала меж ушей, погладила и прижала к груди. Затем передала кота Вере и попросила, чтобы та крепче его держала. Села в вагон и тогда только поняла, что по моим щекам текут непрошеные слёзы.
Вагон дёрнулся и закачался. Под ним заскрипели, а затем застучали колёса. Мне казалось, что они выстукивают: Пу-шок, Пу-шок, Пу-шок.
На поезде я ехала впервые в жизни и не могла оторваться от окна. Глядя на проплывающий пейзаж, думала об оставшихся в Ужуре уже стареющих родителях, братьях и сёстрах… и, конечно же, о Пушке. Увижусь ли ещё с ними?..
А в памяти навек, как впаянные, остались слова мамы, последней из польского дворянского рода Казакевичей: «Заклинаю тебя именем Христа и девы Марии: нигде и никогда не упоминай, что твоя мать из дворян, а твои старшие сёстры в Харбине. Загубишь и себя, и всех нас!»
В Ужур я так и не вернулась. А наказ матери сохранила вплоть до хрущёвской оттепели 60-х годов.
А что же с Пушком?.. А вот что.
Осенью 1930 года наша семья переехала на прииск Сарал'a в 70 верстах от Ужура. Всё распродали и с небольшим скарбом двинулись туда на трёх подводах.
Пушок в это время где-то шарился. Так и уехали без него.
Устроились на новом месте. Однажды весной в первый пасхальный день мама вышла на крыльцо и обомлела… Перед дверью сидел исхудавший, с обмороженными ушами Пушок. Он тут же вцепился в мамину юбку и стал остервенело трясти, издавая злобное мяуканье. Видимо, хотел показать, что не прощает предательства. Мама его уговаривала и пыталась погладить, но Пушок долго не отпускал юбку.
Через некоторое время он успокоился и вслед за ней заскочил в избу. Тут все обрадовались и пытались по очереди погладить его. Но кот не подпускал их к себе. Мама налила ему молока. Пушок обнюхал плошку и всё вылакал. Затем с урканьем запрыгнул на русскую печь и с выражением превосходства, презрительно стал смотреть сверху вниз на всех присутствующих, словно хотел сказать: «Ну что, беглецы, выкусили?.. Всё равно я вас нашёл!»
Со временем всё успокоилось, и Пушок освоился на новом месте. Отъелся и набрал вес, а вместе с тем восстановил и былую силу. Передрался с местными котами, вынудив их признать его лидерство. Обратил в позорное бегство злобного соседского пса, ранее державшего в страхе кошек и собак всей улицы. Очистил прилегающую местность от крыс. Заслужил почёт и уважение среди дамско-кошачьего общества. Ну и, как положено котам-триумфаторам в такой обстановке, начал плодиться, распространяя по всей округе своё многочисленное потомство.
Наша семья к началу 30-х резко сократилась. Выросшие дети разъехались по городам и весям в поисках призрачного счастья, и родители остались с одной младшей дочерью. Проходившая в стране коллективизация и порождённый ею голод обошли таёжный прииск стороной, и поэтому Пушок не попал в число съеденных друзей человека.
Отец продолжал заниматься извозом, зарабатывая на жизнь. Чтобы не попасть в разряд кулаков, ему пришлось одну лошадь из трёх продать, а другую, повредившую ногу, прирезать на мясо. В конце ноября 1934 года он простудился, ночуя в тайге у костра. Через две недели скончался от воспаления лёгких.
До самой смерти рядом с отцом был Пушок, стараясь облегчить его страдания. Через день после похорон кот исчез.
На девятый день кончины отца из Красноярска приехала Тося с мужем (к слову, крупным чекистом в РККА) и двумя детьми. Когда они с мамой пришли на кладбище, то на могиле под крестом обнаружили разрытую ямку, а в ней околевшего Пушка. Его остекленевшие глаза были открыты, а лапы разодраны и лишены когтей.
Так закончился десятилетний жизненный путь сибирского кота, бесконечно преданного своим хозяевам. А его породистые потомки и по сей день живут по всему Енисейскому краю. И не только там.
Охотничьи истории
Синявка
Зима 1969-70 годов выдалась не только суровой, но и самой неудачной за всё десятилетие. Я и мой товарищ по охоте Веденист Веретенников, бригадир пути со станции Онон, имея по две лицензии на отстрел косуль, никак не могли их добыть.
В заречную тайгу уходили в каждую субботу после обеда, к вечеру добирались до своего зимовья в Захарихе. Попутно проверяли петли на зайцев в молодом сосняке и осиннике. Каждый раз попадали по два-три ушкана.
Затапливали железную печь на всю ночь, чтобы прогреть настывшее помещение. Быстро заваривали особые охотничьи пельмени с начинкой из мяса и капусты. Варили шайдочный чай, и с кряхтением попив его, укладывались спать на полати из жердей с настеленными на них ветками берёзы и ерника. С осени сверху был настелен слой пырея, но он вскоре превратился в труху.
Печь накалялась докрасна, но когда прогорала, зимовье быстро остывало, и любой из нас, первым проснувшийся от холода, растапливал её снова. За длинную зимнюю ночь каждому приходилось вставать не менее трёх раз.