Сибирский эндшпиль
Шрифт:
И в конце концов, как и говорила русская, следователи сдались. В один прекрасный день Поле объявили, что ее увозят, но не в Москву, а наоборот. Ее должны перевести в место, которое называется Замок.
17
Два красноармейца, в клубах дыма от догорающего немецкого танка, с автоматами за плечами, вскарабкались на купол разбитого рейхстага в Берлине и установили там красный флаг. Зазвучало триумфальное крещендо и на весь экран гордо развернулся серп и молот на фоне неба и трех пролетающих штурмовиков.
Когда зажегся свет, многие захлопали. Субботнее кино в блоке В закончилось. Фильм был о русском Джеймсе Бонде времен Великой Отечественной, по имени Штирлиц, который внедрился в нацистское СС и саботировал попытки Генриха Гиммлера и Аллена Даллеса, тогдашнего руководителя американской разведки в Европе, установить сепаратный мир с Западом в начале 1945 года. Такое соглашение позволило бы нацистам сконцентрировать все свои оставшиеся силы против Советского Союза и, после устранения Гитлера, как утверждалось в фильме, объединить усилия американцев, англичан и немцев против русских - типичный коварный заговор по защите их капиталистических интересов.
Стройные ряды зрителей рассыпались, заключенные уносили свои стулья назад в камеры, а охранники, которые тоже смотрели сзади, вернулись к своим обязанностям. Мак-Кейн шел рядом с Питером Сэрджентом, когда их догнал Смовак.
– А, вот и вы. Ну, теперь вы увидели, как Штирлиц спас нас от британско-английских заговорщиков? Даже не знаю, как нам благодарить нашу партию и правительство.
Мак-Кейн никогда не мог понять, говорит Смовак серьезно, или шутит. Штирлиц был явно выдуман, а сюжет имел лишь отдаленное отношение к реальным событиям.
– Вы всему этому верите, да?
– скептически спросил Сарджент. Немного поговорив с ним, Мак-Кейн начал подозревать, что он тоже связан с западной разведкой.
– Штирлиц среди русских - легендарная личность. Многие не сомневаются в том, что он настоящий.
– Ну да, и в том, что он говорит - тоже.
– А откуда вы знаете, что это было не так?
– с вызовом спросил Смовак.
– У русских свое дерьмо, у нас свое. Откуда вы знаете, кто прав, кто виноват?
– Когда Мосфильм выпустит картину, которую не нужно будет утверждать партийному цензору, тогда и поговорим.
– ответил Сэрджент. Он поднял кверху свой стул и направился к лестнице, ведущей на верхний уровень. Остальные направились к двери блока В-3 и вошли внутрь под сумасшедший аккомпанемент гудков и мигание сигнальной лампочки. За их спинами, на площадке блока прогудел другой гудок, пониже - сигнал к отбою. Через пять минут все должны находиться по своим камерам, через час будет выключен свет. Переклички, типичной для старинных тюрем, здесь не было. Подсчет людей и проверка выполнялись автоматически, компьютерами, которые следили за электронными браслетами на руках заключенных.
Внутри камеры Ко, сидя с книжкой в руках, молча смотрел, как киношники расходятся по койкам. Рашаззи и Хабер вернулись к стопке изрисованных формулами бумаг на столе.
– Теперь нам нужно выразить первообразную вэ через тета и избавиться от икс штрих.
– Используй выражение для интеграла работы, - подсказал Хабер. Сейчас... Ага, вот здесь.
– Почему бы вам не выучить язык, который понимали бы окружающие? буркнул Смовак, проходя мимо.
– Возможно, нам больше нравится, когда они нас не понимают. недвусмысленно ответил Хабер. Смовак поднял брови.
Мунгабо вскарабкался на свою койку над Мак-Кейном, и улегся на спину, сложив руки под головой и уставившись в потолок.
– В русских фильмах никогда не увидишь голой задницы, - пожаловался он.
– Черт с ней, с политикой, и фильм неплохой... но хоть бы одна попка.
Мимо прошел Лученко, направляясь в конец камеры, за ним Нолан и Майскевик.
– Хоть бы одна задница - громко повторил Мунгабо, специально для них.
– Империалистическое разложение.
– фыркнул Лученко.
– Им больше нечего предложить.
– Нечего? Нечего?
– пробормотал Мунгабо, устремив взгляд на своих настенных красоток.
Мак-Кейн улыбнулся про себя, снимая куртку, свернул ее и спрятал в плоский ящик под койкой. Возле его койки остановился шедший следом Евгений Андреев, седобородый шестидесятилетний мужчина с широкой лысиной и блестящими серыми глазами - они могли бы принадлежать и тридцатилетнему. Мак-Кейн сразу почувствовал в нем настоящего человека, и доверял ему больше, чем кому-либо из живущих в дальнем конце камеры.
– Они сами накликали на себя беду - я имею в виду немцев.
– заметил Андреев.
– В 1917 они отправили Ленина в Россию, чтобы он вывел ее из войны. Но именно государство, созданное Лениным, окончательно разрушило Германию. Вот вам ирония судьбы.
– Похоже, вы немало об этом знаете.
– Да, мой отец был там, - в армии Конева, в 1945.
Скэнлон появился как раз, когда Мак-Кейн собрался идти в умывальник. Он нес авоську с грейпфрутами, которые положил на свою койку. Мак-Кейн вопросительно кивнул, и Скэнлон пояснил:
– У моего приятеля друг работает в агрозоне. Я за ними во время фильма сходил. Это вполне легально. Если заработал премию, то вместо зачетов можно получить вот этим.
– Я их не пробовал с тех пор, как уехал из Штатов. Сколько?
– Зачет...
– Скэнлон бросил взгляд на Мак-Кейна.
– За два.
– Капиталист!
– А как же? Жить-то надо.
Мак-Кейн взял пакет с туалетными принадлежностями и зашагал в конец камеры. В соседней секции за средним столом играли в карты Смовак, Воргас и Чарли Чан, азиат с Амура, имя которого не мог произнести никто, кроме него. Он был стройным, с оливковой кожей, узкими глазами, тоненькими усиками и прилежным выражением лица. Сзади на койке уже храпел венгр Гоньяреш. Сейчас он работал снаружи, в грузовых отсеках центральной части станции. В следующей секции якут по имени Нунган и афганец экспериментировали с новейшим изобретением в области игр - детским бильярдом, где нужно было запускать стеклянные шарики по наклонной деревянной доске с луночками и штырьками. Идею подал Рашаззи, очаровавший "Драконшу", огромную женщину с грубым лицом, работавшую на складе, которая купила целую коробку таких шариков в детском магазинчике в Новой Казани.
Сейчас Мак-Кейн уже не замечал странный запах, ударивший ему в нос, когда он впервые вошел в камеру. Он уже узнал, что это запах дикого чеснока, который многие сибиряки, особенно якуты, раньше традиционно ели зимой, когда других овощей просто не было, а сейчас жевали его просто по привычке. Запах въелся в их дыхание и исходил изо всех пор.
– Да, я знаю. От нас несет точно так же.
– замети ему Сэрджент, когда Мак-Кейн пытался описать запах.
– Чудовищная вонь - как птичий корм в паршивом зоомагазине.