Сибирский эндшпиль
Шрифт:
Литерлэнд добавил:
– Если Дьяшкин просит нас об убежище, то с нашей стороны будет очевидно потребовать доказательств того, что он серьезен. Может быть, мы сможем убедить его попытаться узнать, что случилось с вашими людьми. По-моему, это стоит того.
Фоледа выглядел уже более заинтересованно.
– Так это что?
– спросил он.
– ЦРУ раздает бесплатные подарки?
Литерлэнд улыбнулся в ответ.
– По-моему, мы договорились, что мы по одну сторону фронта.
Фоледа посмотрел на Барбару. Та покачала головой в знак того, что не может найти больше никаких зацепок.
– О'кей.
– объявил он.
– Предположим, я клюнул. Но ведь очевидно, что в таком случае Таксист полезен нам только, пока он в Сохотске. Значит, мы должны поощрить
– Мы надеялись, что ты именно это и скажешь.
– Керн вернулся к своему креслу и сел. Литерлэнд кивнул:
– Великолепно.
– Черствая, бессердечная, рассчитанная эксплуатация человека. заметила Барбара.
– Работа такая.
– со вздохом согласился Фоледа.
16
Когда Пола была еще студенткой, в ее комнате среди фотографий, графиков и различных цитат - средоточия мудрости, развешанных по стенам, висел плакат следующего содержания:
Тот, кто не знает, и не знает, что он не знает - дурак.
Избегай его.
Тот, кто не знает, и знает, что он не знает - невежа.
Научи его.
Тот, кто знает, и не знает, что он знает - спящий.
Разбуди его.
Но тот, кто знает, и знает, что он знает - мудрец.
Иди за ним.
Внизу Пола дописала однажды, в приступе разочарования:
Тот, кто не знает, знает он или не знает вообще - политик.
Избавься от него!
Пола никогда особенно не любила политику.
Она росла в "военно-морской" семье, у матери, которую она обожала, был независимый склад ума, и большинство девочек, с которыми она встречалась подростком, казались ей глупыми занудами, а большинство мальчиков - либо незрелыми сорванцами, либо безнадежно серьезными, и исключения встречались редко. Так что свободное время она предпочитала проводить в одиночестве, чаще всего за компьютером или с книгой. Она читала Рэнда, Канта и Ницше, когда была в серьезном настроении, крутую фантастику - чтобы расслабиться, и книги об НЛО, экстрасенсах, всяких медицинских чудесах, астронавтах древности и тому подобное - чтобы развлечься. Она экспериментировала с наркотиками, которые ей не понравились, выпивкой - тут было все в порядке, и сексом - это было просто чудесно. Когда она училась, строгость точных наук казалась ей стимулирующей, а вот гуманитарными науками она занималась постольку, поскольку: они удивляли ее размытостью и были чересчур субъективными в своей относительной правоте, неизменно привлекая к себе именно тех людей, которых она терпеть не могла.
Однажды, в студенческий период жизни, Пола оказалась на диспуте с группой студентов-социологов, которые утверждали, что добились положительных результатов в серии опытов по экстрасенсорной перцепции. Пола показала, что аналогичных результатов можно достичь, выбирая отдельные фрагменты из ряда случайных чисел, еще раз доказав миру, что иногда людям везет, иногда - нет, а в большинстве случаев они бродят где-то посередине. Это откровение не удивило бы опытного игрока в карты, но на судей и редактора студенческого журнала ее усилия впечатления не произвели, и они отдали пальму первенства паранормальным социологам на основании того, что "существование экстрасенсорной перцепции не было опровергнуто". Пола разочарованно заметила, что и существование Санта-Клауса тоже никто не опроверг, но тщетно.
Решив заняться наукой, но не имея средств на учебу, она последовала семейным традициям и выбрала военную службу, поступив в ВВС в 2000 году, когда ей было 18 лет. После начального обучения она поступила в школу электроники на авиабазе Кислер в Миссури, заработала там стипендию, перевелась в Командование Связи, и выучилась на доктора в университете Чикаго - деньги за учебу заплатили ВВС. Потом она работала в Пентагоне, испытывая военную аппаратуру специального назначения, приходилось ездить в центр НАСА Годдард и исследовательский центр ВВС в Лэнгли. Эти годы ее жизни были скучны и однообразны, и Пола отгоняла скуку, ведя роман с продолжением с женатым офицером, на двадцать лет старше ее, по имени Майк. Ей это нравилось, он был нонконформистом, и это привлекало ее, повышений по службе Майк добивался благодаря своей компетентности, а не за красивые глазки, выслугу лет и высокий общественно-моральный облик, как часто бывает в армии в мирное время. Но через два года Майка перевели на Средиземное море, и Пола, чтобы сменить обстановку, еще раз попросила о переводе. В Хэнском-Филд она прижилась, и вскоре стала специалистом по анализу ворованного русского и восточноевропейского компьютерного оборудования.
За все это время ее нелюбовь к политикам и экономистам только росла. По мнению Полы, любой с головой на плечах мог видеть, что термоядерные реакторы, космические полеты, компьютеры и генная инженерия окончательно отправили Томаса Мальтуса на покой. Люди могли больше не голодать, и у них не было ни одной логической причины продолжать сражаться за что-либо. Война только истощает ресурсы, за которые она и ведется. Вот уже пятьдесят лет ученые твердили миру, что энергии вокруг много и ее хватит на всех, что планета не перенаселена и никогда не будет перенаселена, что современный образ жизни лучше, безопаснее, здоровее, чем так называемый "естественный" образ жизни был когда-либо. Но общество об этом не догадывалось. Это была не новость, а о чем не говорит массовая информация - того не существует. Политики не видели этого, а может быть, притворялись, что не видели, потому что это были не те новости, которые возбуждают страх и привлекают дополнительные денежные средства, и в результате они породили культурный пессимизм, благодаря которому двадцать первый век стал веком Азии. Пола заметила про себя, что политики пожалуй, самые неподходящие люди для управления миром.
А чтобы охарактеризовать управление тем местом, где она находилась сейчас, самым подходящим было бы слово "глупость". Так думала сидящая на нарах с тонким одеялом Пола, устало оглядывая пустую камеру, в которой она сидела уже так долго, что сбилась со счета. Под потолком горела единственная лампочка без абажура, она никогда не выключалась, а иногда горела вполнакала, но эти перепады были так нерегулярны, что окончательно запутали ее и она сбилась со счета дней. Ее перевели сюда из двухместной камеры, где постоянно менялись подсадные сокамерники, настолько очевидные, что однажды она не выдержала и рассмеялась, впервые со дня ареста. Если это и есть пример русского коварства, перед которой Запад дрожал сто лет, то Запад заслужил, что его затмила Азия, подумала она тогда.
Первой было Хильда из Восточной Германии, улыбчивая, со светлой челкой и кукольными голубыми глазами.
– Я твой друг. Я здесь по ошибке. Я знакома с очень важными людьми и я смогу помочь тебе, когда меня освободят. Но сначала я хочу знать о тебе побольше. Как тебя зовут? Откуда ты?...
Потом была Люба, арестованная якобы за подрывную пропаганду среди студентов в Ростове. Эта запугивала:
– Они твердят миру, что они изменились, но это не так. Ничего не изменилось. Они все такие же гады. Они не дадут тебе спать неделю, а то и больше, посадят тебя в камеру, где мороз ниже нуля, будут морить тебя голодом, пока ты не сдашься. К тому времени, как тебя передадут вашим, на тебе уже не останется никаких следов пыток, но ты скажешь им все, что они захотят узнать. Ты мне нравишься. Я не хочу, чтобы ты причиняла себе боль. Почему бы просто не облегчить свою участь?
Эффект был противоположен тому, на что они рассчитывали. Первоначальный страх Полы уступил место решимости, выросшей из чувства презрения. Бесконечные допросы продолжались и продолжались, на одной и той же ноте, и постепенно с Протворнова и его труппы упала маска, они стали похожи на плохих актеров, исполняющих механические и стилизованные роли. Изнуряющая монотонность была вовсе не специальным, как ей сперва казалось, приемом, чтобы измотать ее. От допросов в памяти остались разрозненные неопределенные воспоминания, допрашивавшие рассуждали о религии, общественных науках, вещах, которые не имели никакого отношения ни к ней, ни к ее положению - похоже, о чем угодно, лишь бы убить время. Судя по всему, им больше было нечего сказать, и они просто ждали, пока кто-то другой решит, что делать дальше.