Сибирский эндшпиль
Шрифт:
Барбара заглянула в двери гостиничной спальни.
– Не вешай трубку. Анна пьет кофе не со сливками, а с молоком.
Джереми лежал на кровати, подложив под спину гору подушек, и блаженно вытянув ноги. На стуле висел пиджак и потайная портупея с кобурой и пистолетом 0.38 калибра. На груди у него лежала книжка.
Он наклонился к видеофону у кровати - видеокамера и экран были отключены - и добавил, обращаясь к горничной:
– Минутку, а нельзя ли к кофе еще и молока, пожалуйста?
– он взглянул на Барбару.
– Оно?
– Та кивнула.
– Тогда все, спасибо.
– Благодарю
– Ваш заказ будет готов через пятнадцать минут, сэр.
– видеофон со щелчком выключился.
– Все в порядке?
– спросил Джереми.
– Лучше не бывает, - ответила Барбара.
– Класс. Надеюсь, вы получите удовольствие. Джереми устроился поудобнее и вернулся к книге.
Барбара вернулась к Анне, сидящей у окна в одном из легких кресел у столика. Из окна открывался вид на зеленое море Регент Парка и строения зоопарка, выглядывавшие вдали между деревьев, словно рифы. Когда она села, Анна продолжила:
– Это было трудное решение, но я пришла к нему, потому что существуют определенные общечеловеческие ценности, которые выше патриотизма. Конечно, верность советскому режиму можно называть и патриотизмом, но я смотрю на это по-другому. До семнадцатого Россия была в социальном и политическом смысле на задворках Западной Европы, но если брать во внимание царя, который словно жил в другой эпохе и эмоционально неуравновешенную императрицу, то понятно, почему Россия стала наверстывать упущенное с таким жаром. Россия стала утверждать себя, как современное государство. Архаичная пышность, царский двор и эти сказочные дворцы вышли в тираж. Ничто не могло противостоять напору промышленности и торговли, которые вели Россию в двадцатый век. Мартовское восстание было голосом настоящей России. Это было движение в верном направлении. А происшедшее в октябре ошибка, какая-то аберрация. Вот что необходимо исправлять. Когда произошла революция, то Максим Горький - а он не пылал любовью к царизму - обратился к народу с требованием сохранить дворцы и сокровища старого порядка, потому что они представляли собой культурное наследие, которое новая Россия должна приумножать. Но их разграбили. В последнюю сотню лет культура заболела раком, раком бесплодных политических догм и бессмысленных лозунгов. Вот что мы должны остановить. Я патриот будущей России, которой она станет однажды.
Анна сидела на краешке кресла, вежливая, и в то же время напряженная и хмурая. Ее привлекательное лицо побледнело, обнаружило нотки усталости. Дневной свет от окна подчеркивал ее хрупкое сложение. На Барбару Анна производила впечатление очень серьезного человека, целиком отдавшегося идее, и эта идея для нее значила больше, чем все остальное в жизни. Интуиция подсказывала ей, что Анна - именно та, за кого себя выдает, и жаль, что ее способности не пригодятся.
– Я хочу поговорить с вами о другом, о прошлых событиях вашей жизни. Ваш бывший муж Игорь - что вы можете сказать о нем?
Она внимательно вглядывалась в лицо Анны, но не смогла уловить ни тени неприязни, ни тени грусти.
– Многое. Что вам нужно знать?
– Вас не удивляет, почему мы заинтересованы им?
– Меня уже ничего не удивляет. У вас, наверное, есть веские причины.
– Восемь лет назад вы были членом Клуба-По-Пятницам, - это был не вопрос, скорее констатация факта.
– Да.
– И других аналогичных групп, - это была догадка, но стоящая проверки.
– Да.
– Какого рода деятельностью вы там занимались?
– Это так уж необходимо вам? Я уже сто раз рассказывала об этом англичанам. Вы можете спросить у них? Мне ведь не нужно напоминать, что времени у нас мало, а ваша встреча для вас очень важна. Я хотела бы, чтобы она не прошла впустую.
Барбара кивнула головой.
– Тогда скажите мне, ваш муж тоже был диссидентом? Вы работали вместе? Насколько его взгляды сходились с вашими?
– Мы тогда жили в Севастополе, - отстраненно ответила Анна.
– Он работал над связью с подводными лодками. Потом мы переехали в Москву, его сделали профессором в университете.
– Да, я видела его досье.
На подоконник снаружи уселся голубь. Он прошелся по окну, раздувая зоб и двигая головой вперед-назад, как забавная механическая игрушка. Потом наклонил голову и несколько секунд смотрел одним глазом внутрь.
– Он был одним из нас. У нас была общая цель жизни. Но он не был так увлечен идеей, как другие. Может быть, потому, что был ученым. А может быть, он и стал ученым поэтому... Он всегда был более спокойным, невпечатлительным, всегда анализировал. И очень терпеливый. Он мог бы ждать изменения системы и сотню лет.
– Значит ли это, что он до сих пор диссидент?
– Конечно, конечно, - Анна говорила без тени сомнения.
– Он не из тех, кого легко можно изменить.
– Вы знаете, где он теперь?
– Последний раз я слышала, что его перевели в Сибирь, в какое-то научно-исследовательское учреждение - но это было еще несколько лет назад.
– Вы не встречались после развода?
– Нет.
Барбара удивленно посмотрела на нее:
– Я думала, что этого требует ваша работа.
Анна помолчала. Потом продолжила:
– Мой брак с Энрико - моим нынешним мужем, это было очень удачное обстоятельство для нашей группы. У нас появились возможности расширения зарубежных контактов и возможно, поддержки из-за рубежа. Мне казалось, что значительно безопаснее, чтобы не ставить под угрозу такой счастливый случай, порвать все связи с прошлым.
Это не объяснение, подумала Барбара. Если бы Дьяшкин хоть раз попал под подозрение КГБ, то его бывшая жена автоматически оказалась бы в списке подозреваемых, независимо от того, встречались ли они потом или нет. Брак Анны с офицером КГБ состоялся без всяких проблем, поэтому пока, во всяком случае, Дьяшкин оставался чистым.
Анна заметно разволновалась и потянулась за сумочкой, стоящей на окне. Она пошарила внутри и достала коробочку с таблетками. Барбара взяла со столика стоявший рядом с магнитофоном кувшин с фруктовым соком, наполнила стакан и протянула его. Анна глотнула таблетку и собравшись с духом, продолжила:
– Тут не только в этом дело. Игорь умел обращаться с женщинами, да вы, наверное, это уже знаете. И хотя он был немногословным, но женщины сами слетались к нему. Он излучал какое-то поле... тайны, может быть, превосходства. Вы меня понимаете.