Сибирский послушник
Шрифт:
– Господа, - заговорил Берестецкий.
– Я вынужден спросить: не хотите ли вы пожать друг другу руки? Швейцер, что скажете вы?
– Я не против, - ответил Швейцер.
– Я готов простить оскорбление. Мне, может быть, стоит даже расспросить Коха и снова приготовить раствор, самостоятельно... Пусть все увидят, что колба разбилась случайно.
– Вы, Оштрах?
– Берестецкий повернулся к обидчику.
– Говорю же, что он трус, - неуверенно и потому запальчиво сказал упрямый Оштрах. Против Швейцера у него уж давно ничего не было,
– Тогда я пошел в кладовку, за рапирами, - сообщил Остудин, не оставляя врагам шанса договориться миром.
Швейцер пожал плечами, скинул сюртук и передал его Берестецкому. Тот принял сюртук и от Оштраха, так как Остудин отлучился, и второй дуэлянт не хотел стоять дураком, когда соперник уже изготовился к бою.
В зал просунулась голова Пендронова.
– Давайте быстрее, - сказал он нервно.
– Там, в коридоре, все время кто-то шастает.
– Глаза намылю, - цыкнул на него Оштрах.
– Кыш!
– А я вам письку пририсую, и яички, - выпалила голова и быстро скрылась.
– Ах, господа, господа, - пожурил их Берестецкий.
Остудин, прижимая к груди целую охапку рапир, разбежался и проехался по полу. Взломать кладовку было несложно, замок открывался обычным пером. Учителя, положившись на общую строгость надзора, не позаботились поставить другой, похитрее.
– Зачем так много?
– удивился Швейцер.
– Так надо же выбрать, чтоб все было на равных.
– Что там выбирать, - Швейцер вытянул рапиру, согнул, отпустил распрямиться.
– Идите ко мне, Оштрах. Я распишусь на вашей шкуре: одной буквы "Ш" вам хватит? Или вам больше нравится "К"?
– Достаточно "Т", труса, - откликнулся Оштрах, беря клинок и отступая.
– И штрихов меньше: два против четырех.
Швейцер принял стойку. Оштрах отсалютовал, намекая на дурное воспитание противника, и встал в боевую позицию.
– Ручку можете опустить, - заметил Швейцер.
– Не надо обо мне тревожиться. Я в хорошей форме.
– Как скажете, - зловеще улыбнулся тот и переложил рапиру в правую руку.
Швейцер нанес удар, по залу прокатился дребезжащий звон.
– О, вон вы как!
– Оштрах сделал выпад, и его соперник еле успел увернуться.
– А этак не желаете? А так? А вот так?
Он запрыгал, наступая и размахивая клинком.
"Вот же болван, - подумал Швейцер, постепенно разъяряясь.
– Ведь он всерьез!"
Острие рапиры чиркнуло по его щеке.
– Туше!
– крикнул Берестецкий.
– Берегите глаза, господа!
Швейцер коснулся лица и мельком взглянул на окровавленную ладонь. Отбив очередной удар, он отступил еще на несколько шагов. Оштрах не давал ему спуску и теснил безжалостно.
– Моя роспись первая!
– пропыхтел он, сдувая волосы с глаз.
– "О" хитрая буква! Пока только правый бочок...
Он снова ударил, и Швейцер почувствовал укол в плечо.
– Так, значит!..
Звон покатился вновь - громче и чище. Оружие едва не
– И - раз!
Рапира свистнула.
– Два!
Клинок рассек кожу на запястье Оштраха. Где-то послышался отчаянный стук.
– Стучат!
– закричал Остудин испуганным шепотом.
– Господа, бросайте оружие! Пендронов стучит!
Но дуэлянты уже ничего не слышали.
– Мерзавец, - прошипел Оштрах и бросился на Швейцера. Тот отпрянул, поскользнулся и чуть не упал. Рапира мелькнула в миллиметре от его виска.
– Ага!
– воскликнул нападавший, и в тот же миг двери в зал распахнулись. Отец Саллюстий, волоча за ухо воющего Пендронова, бежал к месту сражения.
– Вы что! Вы что!
– кричал он, и тоже - шепотом.
– Немедленно прекратить! Я приказываю вам остановиться, дети греха!
Саллюстий дежурил и пришел в полное бешенство, обнаружив, что дуэль преступление вопиющее - случилась именно в его дежурство. Но бешенство перекрывалось неподдельным страхом. Историк отшвырнул Пендронова, бросился к Швейцеру и стал отирать с его лица кровь, бормоча:
– Ах, сударь! Ведь вы же жизнью рисковали! ... Разве жизнь ваша - в ваших руках? Разве не знаете, что вы - не свои? Послание апостола Павла десять... двести раз перечтете, дайте только срок... Какие ж вы свои...
Тут он заметил, что Швейцер все еще сжимает рапиру; Саллюстий вырвал оружие и бросил на пол. Перетрусивший Оштрах не стал дожидаться и бросил свою рядом.
– Слава тебе, Господи, вроде обошлось, - приговаривал историк, убеждаясь, что рана Швейцера - простая царапина.
– А здесь?
– он схватил лицеиста за плечо, рванул пропитавшуюся кровью рубашку.
– Зовите доктора, негодяи!
Остудин пулей вылетел из зала.
Отец Саллюстий полез под рясу за носовым платком. Достав, промокнул плечо, отнял руку, прищурился на разорванную кожу.
– Вас не тошнит? Голова не кружится?
Швейцер, который все это время стоял столбом, помотал головой. Саллюстий перевел дыхание и обернулся к Оштраху:
– А вы? Преступный отрок! Вы не ранены?
– Нет, - Оштрах сглотнул слюну и быстро спрятал руку в карман.
– Что же вы не поделили?
– учитель, видя, что дело не так страшно, приступил к расследованию.
– Мы их отговаривали, - встрял Берестецкий. Вид у него был несчастный.
– Вас не спрашивают. Итак, я жду?
– Я позволил себе усомниться в скорой победе над Врагом, - сказал Швейцер.
– Но теперь уже вижу, что ошибался. Господин Оштрах проявил благородство и резко меня осадил. Я вспылил, и вот...
– Швейцер прерывисто вздохнул.
– Теперь я понимаю, что с такими воинами, как Оштрах, мы победим...