Сидр для бедняков
Шрифт:
— Оставь, ведь все равно бесполезно!
Но он ее не слышал или притворялся, что не слышит.
Марта пустилась бежать по дороге, высокие каблуки мешали ей, она то и дело спотыкалась, но бежала все быстрее, а небо над головой стремительно мрачнело. Хлебные колосья клонились под ветром, поля подернулись рябью, листва на придорожных деревьях металась из стороны в сторону. Шквалистый ветер гнал Марту вперед, она дрожала всем телом, ноги налились тяжестью, как во сне. Она обернулась. На холме стояла машина, крохотная черная букашка, приткнувшаяся к одинокому тополю. Вдали рокотал гром. «Только бы гроза не дошла сюда», — твердила про себя Марта, сознавая, впрочем, бесплодность этих заклинаний.
Они с мамой как угорелые мчались по кочкам, перепрыгивая через ямки и кусты вереска. Густо поросшая травой земля предательски чавкала под ногами. Над пустошью, над сыпучими песками и ельником уплывали к горизонту грозовые тучи. Березы, шелестя листвой, склонялись под напором ветра.
— Пойдем назад, — воскликнула Марта, — все равно не доберемся!
Но мать даже не обернулась.
От страха Марта чуть не заплакала, но проглотила слезы, понимая, что о возвращении не может быть и речи. В серо-зеленом суконном пальто, надетом ради маскировки, мать торопливо пробиралась вдоль опушки леса. Ее худенькие руки и ноги, угловатые сутулые плечи двигались со сдержанной решимостью.
Они несли фальшивые паспорта скрывавшимся в лесу подпольщикам. Где именно те скрывались, было неизвестно, но мать знала: в условленное время люди придут в условленное место взять документы. Из-за поломки в пути Марта с матерью опаздывали. Велосипеды пришлось оставить, и теперь, вместо того чтобы делать крюк по тропинке, они бежали напрямик через пустошь, объявленную запретной зоной.
Небо прорезал яркий зигзаг молнии, ударил гром, и Марта, судорожно сжавшись, остановилась.
— Не смей останавливаться! — крикнула издали мать. — Ты уже не ребенок!
Тяжело дыша, Марта едва за ней поспевала. Ей исполнилось шестнадцать, она уже взрослая, ей поручено серьезное дело, вместе с матерью она отвечает за выполнение этого и многих других заданий. Мать всегда подчеркивала, что дочь не просто помощница, а настоящий, равноценный партнер. Марта ни за что на свете не хотела ее разочаровать. Новый удар грома пришелся прямо над их головами. Зубы у Марты стучали, чтобы унять их, она плотно стиснула челюсти. Сейчас она шла выполнять свой долг, и это было главное.
«Когда-нибудь ты поймешь, какую важную работу выполняла», — не раз повторяла мама, замечая, что рвение дочери ослабевает. Впрочем, то, что они с матерью являются маленьким, однако незаменимым звеном цепи, чьи прочие звенья хранились в строгой тайне, Марта приняла безоговорочно, но как-то не чувствовала сопричастности порученному делу. Главным стимулом для нее оставалась верность матери, желание отплатить за самоотверженные заботы, которыми та с детства окружила дочку. Марта давно поняла, чем обязана матери, хотя и не умела выразить свою благодарность. Тучи разверзлись, и потоки ливня хлынули на пустошь, ослепляя, заливая рот, стекая за воротник, наполняя водой башмаки. Она боялась грозы, боялась, что немцы их выследят и схватят, но против этих страхов у нее в запасе было испытанное средство, возвращавшее мужество: достаточно было вспомнить, на какие жертвы, пусть не столь опасные, но все же серьезные, шла мать, воспитывая дочь без отца. Эти жертвы Марта ощущала каждый день и каждый час их жизни в мирное время: они скитались по меблирашкам, мать служила в разных конторах и ради приработка то брала на дом переписку на машинке, то нанималась продавщицей в магазин, не гнушалась никакой работой, лишь бы оградить дочь от житейских невзгод. Мокрая до нитки, с исцарапанными в кровь ногами, чихая, Марта торопливо пробиралась сквозь чащу кустарника и уже почти догнала мать, как вдруг какая-то сила опрокинула ее на землю, и на несколько секунд она потеряла сознание. Очнувшись, осторожно пошевелилась: жива!
— Марта! — кричала мать у нее над ухом.
Помогая друг другу, они поднялись на ноги. Метрах в десяти от того места, где они лежали, высокая береза стояла обугленная до самых корней.
Рейнир видел, что Марта издали машет ему рукой, но ответного знака не подал. Он беспомощно склонился над мотором, пристально изучая сплетение деталей, казавшееся ему по неведению невероятно сложным. Ветер дул с такой силой, что резало глаза. Рейнир захлопнул капот и вернулся на свое место за рулем. Теперь, когда Марта с присущей ей энергией отправилась за помощью, ему оставалось только ждать ее возвращения. Открывавшийся с вершины холма пейзаж напоминал капризно-изменчивую мозаику зеленых, желтых и коричневых пятен; клочковатая пена облаков мчалась по небу, гонимая плотно сгустившимися грозовыми тучами. Рейнир думал, что прошлая ночь, впервые после года разлуки проведенная с Мартой, вернет ему чувство уверенности и торжества. Но в Марте что-то изменилось. Что именно — он не знал. Видел ее страстный порыв, но настоящей близости все-таки не было. Без всякого перехода он вдруг вспомнил жену, с немалым отвращением, но и не без тайного желания очутиться рядом с ней. В это время она всегда сидит под полосатым тентом в саду за домом и любуется красно-оранжевым цветником. Это ее царство. Дверь в гостиную открыта настежь, все озарено мягким светом, все на своих привычных местах. В хорошую погоду они пьют на воздухе кофе. Софи величественно правит за столом — одному передаст чашку, другому подвинет молочник: «Возьми молока, Хермина», третьего строго остановит: «Одного куска торта вполне достаточно, Карел»; если сегодня кто-нибудь из детей спросит, почему за столом нет папы, она сумеет ответить в своей привычной манере, искусно обходя щекотливые сложности. Нет, прочь от Софи, прочь от ее влияния! Оно, это влияние, проникло в самые отдаленные, потайные уголки их существования. То, чему он в повседневной жизни не придает особого значения, она возводит в культ. Дети у нее всегда одеты в неброские, но солидные и дорогие вещи — английские ботинки и синие шерстяные курточки; живут они по ее команде: помимо школы и уроков музыки, она вечно посылает их то к парикмахеру, то на какой-нибудь детский праздник, то спать, а то и в гости в один из богатых домов для оттачивания светских манер. На чайном столе всегда красуется до блеска отполированное серебро — подарки по случаю семейных торжеств, блестящие атрибуты дневного и вечернего ритуала, в котором Софи играет как бы роль верховной жрицы. Ее корзиночка со связкой ключей, ее садовые перчатки и ножницы, ее теннисная ракетка. Снисходительно-бодрый тон с прислугой и лавочниками и полные таинственных недомолвок телефонные беседы с приятельницами. Ее потрясающее умение при весьма скромных доходах вести светский образ жизни и придать элегантность их домашнему укладу — с какой радостью он бы променял это регламентированное существование на свободную жизнь!
Он видит Софи: она сидит за столом против него, оглядывает присутствующих, строго наблюдая за подачей блюд и в то же время не теряя нити разговора. А вот она под вечер усаживается с рукодельем на свою любимую скамью в саду и ведет неторопливую беседу, или стоит в спальне перед трельяжем, в котором отражается чистый профиль блондинки, или в изящном пеньюаре при слабом свете ночника ходит по комнате с ребенком на руках, и небрежно заколотые вверх локоны образуют у нее на голове подобие шлема. Всегда и везде от нее так и пышет неукротимой энергией и покоряющей женственностью, и он не в силах противостоять их напору. После рождения младшего ребенка она на время притихла, будто ушла в себя, но, заметив, что все в доме идет не так, как надо, стряхнула апатию и скоро вновь обрела свой прежний стиль. Даже не верилось, что эта молодая самонадеянная матрона еще вчера была скромной второкурсницей Лейденского университета, неизменной участницей теннисных состязаний и танцевальных вечеров.
Софи всегда была в курсе всех начинаний мужа, всех его дел; существо совсем иного склада, чем Рейнир, извечная противница, она одновременно притягивала его как магнит. Жила Софи велениями тела, бездумно подчиняясь инстинктам, но как бы постоянно наблюдая за мужем из своего непостижимого мира, из неприступной крепости; это вызывало в нем злость и боязнь утратить свою независимость. Однако бунт его всегда кончался тем, что он возвращался к жене, осыпал ее бурными ласками, стремясь всецело отдаться ей, а не владеть ею. «Если это то, что тебе надо, бери, требуй чего угодно», — бормотал он вперемежку с поцелуями, вне себя от ярости и унижения, которому она вновь и вновь подвергала его, считая, что она одна вправе казнить и миловать, что она одна в состоянии подчинить себе мужчину. Софи спокойно переносила его бунт, с почти нечеловеческим хладнокровием дожидаясь, когда буря утихнет и наступит примирение, столь же неистовое и отрадное, как гроза после долгой засухи. Нет, с Мартой Рейнир никогда не испытывал ничего подобного. «Тебе хорошо?» — спрашивал он Софи, вглядываясь в ее лицо в рамке рассыпавшихся по подушке волос. Ее шепот, легкая улыбка — ничто не пленяло его так, как изгиб ее губ и влажный блеск зрачков, когда она искоса смотрела на него из-под полуопущенных ресниц, — на короткое время это избавляло Рейнира от мучительного отчаяния и сознания своей вины.
Там, где издали виднелись лишь кусты, Марта разглядела теперь серую стену, увитую плющом и жимолостью. За стеной высились пышные кроны деревьев. Она пошла вдоль канавы, ища ворота или калитку, но стена казалась бесконечной.
Стало темно, как в сумерки. Марта перебежала каменный мост: внизу, под кустами, наверно, протекала речка.
Внезапно перед ней словно из-под земли вырос незнакомый старик в полосатой рубашке.
— Механик, — с трудом выдохнула Марта. — Есть тут станция обслуживания?
Старик посмотрел на нее как на пришельца из другого мира. Решив, что он не понимает, Марта повторила вопрос. Он сглотнул и поднес руку к открытому вороту рубахи, будто желая что-то утаить.
— Non, non, non [2] , решительно замотал он головой. — Pas ici [3] .
— Гастон! — послышался за стеной женский голос. Только сейчас Марта заметила домики, прятавшиеся в листве, которая утратила дневные краски и стала серо-черной, как на фотографии. Она пошла на голос. Старик, что-то бормоча, поплелся следом. Из-за угла налетел ветер, взвихрив палую листву, дорожную пыль, пожелтевшие обрывки газетной бумаги. В одном из домов у маленького открытого окошка стояла женщина и что-то говорила. При виде Марты она оборвала фразу на полуслове.
2
Нет, нет, нет (франц.)
3
Здесь этого нет (франц.)