Сидр для бедняков
Шрифт:
— Нет! — вслух проговорила Марта.
Склонив голову на руки, она закрыла глаза. «Тревога, хаос чувств — такое для Пауля не существует. Ему неведомо душевное смятение, он чужд противоборствующих желаний, никогда не страдал от одиночества. А я всегда тяготела ко всему устойчивому, ясному, и потому полюбила его. Сказать правду я не посмела, боялась его потерять, ведь это очень больно, словно расстаешься с частью себя. Я боялась, что он меня осудит, услышав это признание, и тогда всему конец. Я стану для него чужой». Углубившись в раздумья, Марта невидящими глазами смотрела на чистый лист бумаги.
С чего начать? Объяснение всему нужно искать в прошлом, заново пережить годы, минувшие со смерти матери. Она ушла тогда из университета и стала работать в одной из общественных организаций. Сняла мансарду в запущенном предместье. Из единственного окошка под самой крышей виднелись верхушки деревьев и окаймленный пыльным газоном пруд. Грязные коричневые обои, лампа под абажуром с бахромой. Разные, разные лица, имена… А то, что случилось, разве это была любовь? Смешно и грустно. Студент, который безуспешно добивался взаимности ее подруги, пришел к Марте, зная, что она влюблена в него. Потом сосед по дому, вдовец, старше Марты лет на двадцать, — этот был счастлив услышать хоть одно ласковое слово и ради нее был готов на все: чистить ее туфли, встречать, когда бы она ни возвращалась, ухаживать за ней, когда она болела. А ведь Марта сблизилась с ним, только чтобы доказать тому, другому, что обойдется без него. Унизительная, пошлая игра: один сводил с ума назойливыми заботами, другой больно ранил безжалостным равнодушием. Единственная отрада — редкие встречи со старыми друзьями по Сопротивлению, вечера в мастерской Стратмана, задушевные беседы, товарищеская атмосфера… Она всегда уходила оттуда с ощущением, что эти люди живут в гуще событий, что они своими руками создают новое время, а вот ее собственная жизнь ничтожна и убога, под стать комнатушке с керосинкой и грязными коричневыми обоями.
Марта тихо с издевкой рассмеялась. Нарисовала лучистый венчик вокруг обращения «Дорогой Пауль!». Вряд ли он представлял, какую жизнь она вела, когда с ним познакомилась. Позднее она пыталась заговорить об этом, но безуспешно. Жалел он ее, что ли? Пауль казался Марте чистым и порядочным. И ей с самого начала хотелось на самом деле быть такой, какой она была в его глазах. Она устроилась на работу в общество «Призыв к юношеству» — потрясающий шаг вперед, — переменила квартиру и вообще стала другим человеком. Кто бы узнал теперь в невесте Пауля, юфрау [16] Вейк — секретаре Учебного центра (именно там два года назад она встретила Рейнира) — девушку из коричневой комнаты, служащую какой-то общественной организации.
16
Юфрау (нидерл.) — обращение к незамужней женщине.
Марта откинулась на спинку стула и глубоко вздохнула, понимая, что любая попытка найти объяснение обречена на неудачу. Ведь человек непрерывно меняется, приобретая новый и новый опыт. Вот Марта еще без Пауля и Рейнира, Марта с Паулем, Марта с Рейниром, который совсем рядом, а Пауль где-то далеко, Марта опять с Паулем и с воспоминаниями о Рейнире — все это она сама, годичные кольца ее жизни, как у дерева.
Марта разорвала листок и скомкала обрывки. Мадам Марешаль в комнате не было. Ясеневый отвар продолжал кипеть на медленном огне. От горячей плиты жара в комнате была не меньше, чем за окном. Марта вышла на крыльцо и выбросила бумажный комок в кусты. В сарае мужчины под предводительством Марешаля возились с мотором. На куске брезента в беспорядке разложены детали. Рейнир куда-то исчез. Марта не стала спрашивать у мужчин, где уборная, и вернулась в дом, думая, что найдет там хозяйку. Но той в комнате не было. Марта заглянула в коридорчик — тоже пусто. Постучала в закрытую дверь, которая вела во двор, и прислушалась: мертвая тишина. Потом ей вдруг почудился скрип шагов. Марта нерешительно скользнула к выходу мимо прислоненных к стене ружей. На заднем дворике возле сараюшек стоял незнакомый парень в синей трикотажной майке с короткими рукавами. По всей вероятности, он старался разглядеть, что происходит у большого сарая. Услышав стук Мартиных каблуков, парень круто повернулся. Небритый, с густой щетиной на щеках и подбородке, он сильно смахивал на бродягу. Марте показалось, что он испуган. Это трудно выразить словами, но в нем чувствовалась какая-то настороженность, какая-то рожденная страхом готовность к отчаянному сопротивлению или слепому бегству. «Либо он сейчас, как крот, зароется в землю, либо кинется на меня с кулаками», — подумала Марта. Но вот парень разглядел ее, незнакомую женщину, смущенно топтавшуюся на пороге, и что-то в его взгляде изменилось. Не было сказано ни слова, но недоверие будто исчезло, и Марта поняла: и ей не уйти просто так, и ему тоже не убежать как ни в чем не бывало. Надо сломать лед, сказать хоть что-нибудь! И она спросила о том, о чем постеснялась спросить мужчин в сарае, и вопрос этот прозвучал как-то очень по-человечески. Парень объяснил ей, как пройти, и скрылся за сараюшками.
Марта пошла по дорожке сквозь чащу крапивы и сорняка. Над прибрежным кустарником роились тучи комаров. Трава возле уборной — сооружения из трех листов оцинкованного железа — начисто вытоптана. В нос ударила такая жуткая вонь, что Марта отпрянула и угодила в заросли жгучей крапивы. Заметив справа узенькую тропинку, которая тоже вела к речушке, Марта пошла по ней и, боясь снова обжечься, осторожно ставила одну ногу перед другой, точно балансируя на канате. На полпути она оглянулась на дом. В темном проеме окна белым пятном маячило лицо мадам Марешаль. От сарая доносились приглушенные голоса мужчин. Посветлело: сквозь толщу облаков наконец-то стало пробиваться солнце. Справа вдоль берега непроходимой стеной тянулись заросли ежевики и жимолости, слева лежало болотце, поросшее наперстянкой. Речонка текла медленно, совсем обмелев от зноя. Под водой, подступая к самой поверхности, колыхались скользкие темно-зеленые водоросли. В рощице на другом берегу раздался тихий смех. Не успела Марта расправить юбку, как в кустах появилось лицо Рейнира.
— Не стесняйся, пожалуйста, мы ведь на лоне природы!
«Почему он меня так ненавидит?» — подумала Марта, и это открытие острой болью кольнуло ее сердце. То, что подспудно таилось в душе и подсознательно терзало ее, всплыло сейчас на поверхность. Она порывисто шагнула вперед, чтобы видеть Рейнира и слышать его голос, но каблуки увязли в прибрежном иле, и она застыла на месте.
— Они полюбили друг друга, но их разделяла река, — продекламировал с того берега Рейнир. — Осторожно, ноги промочишь! Давай уж лучше останемся каждый на своем бережку.
Стремительным движением Марта скинула туфли и зашлепала по воде. Ноги вязли в топком дне реки. И вдруг она провалилась выше колен. Пришлось подобрать мокрый подол.
— Вот это да! — съехидничал Рейнир. — Ничего, здесь раздеваться не возбраняется.
Не будь в реплике Рейнира издевательского подтекста, Марта бы рассмеялась. Она терпеть не могла того, что называла «любовью при полном параде», и Рейнир обычно над этим подтрунивал. Вот почему сейчас она закипела от негодования. В язвительных словах Рейнира ей почудился намек на то, что она чересчур пряма в любовных отношениях. Дрожа от гнева, она швырнула грязные туфли на берег. Одна из них повисла на кусте неподалеку от Рейнира.
— Помоги же мне.
— Во-первых, никто тебя не просил идти вброд, а во-вторых, я действительно ничем не могу помочь: здесь колючая проволока.
Марта, уже по пояс в воде, упрямо одолевала камни и корни вязкого дна, покуда не выбралась на другой берег. Молча отжав подол, она стала искать свои туфли, продираясь сквозь сорняки и кустарники. Оказалось, ее и Рейнира действительно разделяла колючая проволока: ржавые витки тянулись сплошным заслоном от столба к столбу.
Мастерская скульптора Стратмана. Здесь все необходимое для затемнения — лоскуты черной материи, циновки, куски картона — в дневное время висело под потолком, как гнезда летучих мышей. Марта иногда ходила сюда по поручению матери. Но однажды она влетела в мастерскую, ничего не видя вокруг, спотыкаясь, точно слепая, о папки с эскизами, задевая столы с гипсовыми моделями, и сквозь слезы сообщила Стратману, что в поезде при проверке документов немцы арестовали ее мать.
— Я уже знаю, — спокойно ответил Стратман, работавший над стальной конструкцией. — По счастью, она успела уничтожить самые важные бумаги, которые были при ней. Если бы ей это не удалось, пострадало бы много людей.
— Но что будет с мамой?
Марта не понимала, как он может сидеть так спокойно и огрубевшими пальцами катать взад и вперед кусок глины. У Стратмана было треугольное лицо с широкими скулами и крупными бледными губами, на которых порой блуждала таинственная, как у Будды, улыбка. Приветливый и корректный с собеседниками, он и сегодня по обыкновению соблюдал дистанцию, рассматривая глину и как бы пряча глаза под почти лишенными ресниц веками. Марта стояла, запыхавшись от быстрой ходьбы, отделенная от Стратмана металлическим каркасом, на котором впоследствии вырастет скульптура. «Не знаю я его, совсем не знаю, — в страхе подумала она, и на нее словно дохнуло ледяным, пронизывающим ветром. Но это продолжалось недолго. Она овладела собой и немного успокоилась. — Нужно верить ему, доверять безгранично, иначе все это не имеет никакого смысла».
— Мы сделаем все от нас зависящее, — сказал Стратман. — Это я тебе обещаю. Домой не возвращайся, где-нибудь тебя устроим.
Слово свое он сдержал и вместе с товарищами разработал план спасения ее матери. Когда мать перевозили из одной тюрьмы в другую, подпольщики буквально вырвали ее из рук полиции. Теперь у Марты с матерью был новый адрес: чердак стратмановского дома на канале; других обитателей дома обе они не знали и никогда не видели. Устроились они в крохотной мансарде с двумя походными койками, столом и парой стульев. На чердаке хранились книги и старая мебель, которую время от времени стаскивали вниз и кололи на дрова. Стратман и его жена Дора были посредниками между ними и внешним миром. Раз в день Дора приносила горячую еду в кастрюле, предусмотрительно обернутой газетой, а по вечерам выносила помойное ведро. Ни мать, ни Марта вниз не спускались. Стратман даже запрещал им в его отсутствие ходить по чердаку. На четвертом этаже жил преподаватель французского языка, который давал частные уроки. Поэтому лишняя предосторожность не помешает. Чтобы подышать свежим воздухом и размяться, Марта вылезала через окошко на маленькую площадку между крышами их дома и соседнего. Место было безопасное, так как другого хода туда не было. Сзади площадку прикрывало подобие карниза, а со стороны канала — украшавшая фасад дома алебастровая скульптура: Два огромных пса — щербатые и облупленные — сидели по обе стороны фронтона и, задрав кверху морды, будто лаяли на небо.