Сидящее в нас. Книга вторая
Шрифт:
– Фу! – скривилась Таюли, оперевшись о борт.
– Не то слово, – вздохнув, согласилась Двуликая. – Противно.
– Главное, что это повиснет на нашей совести, – раздражённо пробубнила Таюли. – А я не хочу.
– Тогда давай убираться отсюда, – легко вспрыгнула на фальшборт Ринда.
Таюли остереглась делать резкие движения. Глянула вправо-влево, заметила у самого борта сваленную парусину, скрученную в плотный тюк. Дотелепалась до него, поставила ногу, чтобы подняться на фальшборт и отпрянула: парусина
Твердо обещая себе, что больше не потерпит никакого членовредительства, Таюли пнула ожившую парусину и приказала:
– Вылезай!
– Кто там? – легко пробежалась по узкой доске Ринда и присела, держась за верёвку.
Огонь пёр к ним широкой полосой, в которой извивался от наслаждения ЗУ. ОТ и ДЭГ оставили в покое трюм, вокруг которого изрядно намёрзло. Ледяные недовольно подтянулись к своим убежищам, однако протестовать против бесчинства огненного врага и не думали. У них появилась иная забота. ДЭГ обвил Трёхликую, и стрела в животе аккуратно полезла наружу, а жиденькую струйку крови будто слизало. ОТ же поднял свёрток парусины и хорошенько потряс.
Так вот и вытряс из убежища молоденького морячка – совсем ещё мальчишку – лупающего на ледяных удавов выпученными голубыми глазищами из-под соломенных бровей. Демоны побрезговали его незапятнанной душой, но парень явно не доверял своей удаче. Однако вполне отважно шмыгнул носом, оценив стрелы, торчащие из вполне себе живой и бодрой девицы. И уточнил:
– Вы Двуликие? Взаправдашние?
– А ты воткни в меня нож, – ядовито прошипела Таюли, склонившись над головой распростёртого бедняги. – Тогда они и тебя сожрут. Тут твои дружки уже дошвырялись своими стрелами. Видал, как горят?
– Ага, – то ли ответил, то ли поперхнулся затаившимся дыханием морячок.
Стрела, торчащая в её груди тоже полезла наружу. А едва вылезла, оба ледяных удава пропали, будто их вовсе не бывало.
– Не будешь злодействовать? – строго переспросила Ринда, состроив зверскую морду, подсвеченную отблесками разгорающегося пожара.
– Нет… это… госпожа… Двуликая, – прошептал паренёк прямиком в мокрые скоблённые доски.
А потом, не выдержав, оторвал глаза от палубы и глянул на пляшущего уже в десятке шагов от них жирного огненного удава:
– Оборони меня Создатель!
– Он тебя уже оборонил, – наставительно пояснила Ринда. – Не дал тебе душу свою испоганить. Ты знаешь, на кого охотятся демоны?
– На… На врагов Суабалара, – выдал имперскую версию морячок. – И это… Лонтферда.
– На чёрные души, бестолочь! – как-то даже обиделась Трёхликая. – Им безразлично, где такие рождаются и живут. А тебя демоны не тронули, значит, душа у тебя светлая… Кстати, – вдруг дошло до неё, что не так с этим парнем. – А почему у тебя волосы светлые? Погоди, ты что раб?
– Я свободный, – теперь обиделся он. – Это у меня от мамы. Она была с севера.
– Рабыня? Твоя мать была рабыней? – пыталась осознать услышанное Таюли.
– А ты явился сюда, сучонок?! – ощерилась на мальчишку Ринда и подобралась так, словно вот-вот прыгнет на дурачка и загрызёт. – Делать рабами своих сородичей? У тебя совесть есть, мразь ты непотребная?!
– Сейчас корабль сгорит, – напомнила Таюли, не желая читать подруге нравоучения. – Ещё немножко и…
– Знаю! – гавкнула Ринда и прыгнула в воду.
Чтобы сгоряча не наделать глупостей – одобрила решение Двуликой Трёхликая. В конце концов, парень, считай, уже не северянин. Он того севера и не нюхал: родился и вырос в Империи. Какие претензии к человеку, у которого, по сути, и родины-то нет – в нормальном её понимании. Он-то в чём виноват – размышляла Таюли, следя, как ЗУ удаляет из тела последнюю стрелу. Парень отползал от девицы, которая, как и сказано в легендах, не горит в огне, будто каменная.
– Я… я… Мама хотела, чтоб я вернулся, – тихонько признался он, тревожно косясь на задумчиво кусающую губы сказочную Двуликую. – Вот я и…
– А чего ж тогда тут торчишь? – отлегло у Таюли, что не придётся решать его судьбу, а после корить себя на ошибку. – Почему не плывёшь на берег? Плавать не умеешь? Слушай, чего ты разлёгся? Ну-ка, поднимайся.
– Умею я плавать, – проворчал мальчишка, осторожно поднимаясь и не сводя глаз с Двуликой, в которую нырнул огненный удав. – А если убьют? Возьмут и не поверят, что я сам. Решат, будто лазутчик.
– Мне поверят, – отмахнулась Таюли. – Пойдёшь со мной? Тебя, кстати, как зовут?
– Зауд. Но это имя дал отец. Мама звала Бруиндаром. Потихоньку от отца.
– Так он что, признал тебя? – удивилась Таюли, поглядывая на оставленный в покое палубный люк, где уже дважды мелькала макушка какого-то смельчака.
– Так единственный же сын, – важно оповестил Бруиндар-Зауд.
– И как он тебя отпустил-то? Это ж опасное дело: на север за рабами.
– Сбежал я, – вздохнул, потупясь, непочтительный сынок. – Мама до самой смерти всё хотела вернуться. Отец её не обижал. Потом и вовсе женой сделал. Он у меня богатый. А мама всё одно: вернуться да вернуться. Ну, вот я и…
– Понятно! – оборвал его грустное повествование нетерпеливый окрик поднявшейся над бортом Ринды. – Вы что тут, жить намереваетесь? Кто-то беспокоился насчёт своей совести? Или передумала? Решила их таки сжечь живьём?
– Да иду я, – проворчала Таюли, взбираясь на фальшборт. – Иду. – Зауд, чего встал? Идёшь с нами или передумал?
– Отец-то тебя, видать, любит, – задумчиво напомнила Ринда, паря у самого борта в голубых кольцах демона. – Так, может, останешься? Вернёшься к отцу. Всё ж таки родная душа…