Сидящий на краю
Шрифт:
"А ведь для них это не сон, а правда," - отчётливо подумал Ёортон.
Он выпрямился и, жалея, что в руках нет подаренного отцом копья, пошёл туда, где плясали видимые даже в темноте синевато-светящиеся щупальцы Ёроол-Гуя. Не колеблясь, Ёортон перешагнул узкий, заметный лишь своей прямизной поребрик,, через который не смел перешагнуть всемогущий Ёроол-Гуй. Юный охотник шёл сразиться с многоруким богом и навеки свергнуть его в бездну, из которой тот выполз. Ёортон не сомневался в успехе, когда человек знает, что происходящее всего-лишь сновидение, - он непобедим.
Живущий самостоятельной жизнью тонкий, призрачно мерцающий отросток на конце одной из рук дёрнулся ему навстречу и впился в щёку загнутым когтем. Острая, несоразмерная ране боль пронзила Ёортона. Он рванулся, отчаянно пытаясь обернуться огнём и улететь изо сна, оказавшимся вовсе не таким радостным. Прикосновение Ёроол-Гуя было нестерпимо холодным, холодней льда, холодный воды, выступившей поверх проруби, холодней зимнего ветра с колючей позёмкой снега. Никакой огонь не мог выдержать этого холода, но всё же пламя, бледное и несогревающее, вспыхнуло на миг, и Ёортон, сорвавшись с зацепившего его крючка, покатился по камням, больно ударился о стену и осознал себя в тёмном каменном мешке на Заболотном Угорье, где они с Таалай скрывались от неизвестной, но всё же вполне человеческой опасности.
Пещера была пуста, один из колючих кустов выдернут, сквозь отверстие трудно протискивался свет. Смертельно болела правая щека. Боль колотилась под глазам, в скуле, отдавала в висок и затылок. Ёортон чувствовал, как опухоль раздаётся вширь, залепляя глаз.
"Это был сон, - убеждал Ёортон сам себя, - я во сне ударился о камень. Надо вставать, искать Таалай - куда она умотала одна?
Боль мутила сознание, Ёортону лишь казалось, будто он встаёт и отправляется на поиски запропавшей девчонки. Привёл его в себя шорох. Скудный свет померк, в отверстие просунулась Таалай.
– Вот он где!..
– плачущим шёпотом выкрикнула она.
– Куда ты запропал? Я тебя целое утро ищу. Проснулась, а тебя нету, один жанч остался. Что я охотникам отвечу, что не уследила за тобой, да?
У Ёортона не было сил отвечать.
Таалай подошла ближе, глянула ему в лицо, охнула удивлённо и испуганно.
– Ну и рыло у тебя! Где ты так? Тебя ядовитка укусила или зогг. Надо яд высосать.
– Это Ёроол-Гуй ударил, - через силу выдавил Ёортон.
Таалай припала губами к ране, стараясь высосать яд, но вскрикнув, отшатнулась. Ядовитая горечь ошпарила её рот. Ни змеиная отрава, ни яд чёрного паука не были способны так жечь.
– Не надо. Это Ёроол-Гуй, - снова пробормотал Ёортон.
– Молчи, - невнятно выговорила Таалай и упрямо прижалась ртом к его щеке.
Она уже знала, что её ждёт, и даже не вздрогнула, когда её захлестнула чудовищная боль. Было нальзя даже до скрипа сжать зубы, Таалай отрывалась от раны только чтобы сплюнуть на сторону высосанную заразу. А перед глазами вращались чёрные разводы, пух язык и не слушались затвердевшие губы...
Ёортон не очнулся, он силком выдрался из беспамятства. Его подгоняла мысль, что нельзя так просто лежать, надо что-то делать. Таалай скорчилась рядом, ткнувшись лицом в камень. Ёортон нащупал охотничью сумку, вытащил завёрнутый в змеиную кожу комочек благоуханной смолы туйвана. Прозрачная камедь, плывущая с ветвей царского дерева, лечила раны, унимала воспаления и была лучшим противоядием, какое только можно представить. Охотники задорого покупали ароматические комочки у земледельцев и старались всегда носить с собой.
Ёортон взял берестяную чашечку, изготовленную вчера Таалай, плеснул немного воды, бросил туда разом всю камедь. Перемешал воду, отщипнул от разбухшего комка небольшую часть и принялся размазывать по чужой одеревеневшей щеке. Его скорчило от новой боли, но это была боль очнувшейся плоти - значит, лекарство действовало.
С чашкой в руках Ёортон повернулся к Таалай:
– Прополощи рот.
Таалай не отвечала.
Ёортон приподнял Таалай, надавив сбоку, разжал стиснутые зубы и принялся пальцами размазывать по дёснам и распухшему языку остатки смолы. Таалай застонала, закаченные глаза, блеснув белками вернулись из-под полуопущенных век.
– Рот прополощи, - старательно настаивал Ёортон.
Таалай глядела на него и, кажется, ничего не понимала. Ёортон запрокинул безвольно качнувшуюся голову и попытался влить раствор между лиловых распухших губ. Таалай слабо дёрнулась и невнятно выдавила:
– Бой-но...
– Надо, - твердил Ёортон, борясь с новым приступом дурноты.
– Это лекарство.
Таалай наклонилась к чашке, но вздувшийся язык не давал глотнуть. Тогда Ёортон вновь опустил девочку на землю и, отжав язык пальцем, принялся тонкой струйкой вливать лекарство. Таалай закашлялась и немного пришла в себя. Она сумела сплюнуть липкую тягучую слюну и промыть ошпаренный рот остатками лекарственногоо раствора. Боль медленно отступала, хотя у обоих кружилась голова и бил озноб, словно они на сильном морозе провалились в незамерзающее болотное окно.
– Жаль больше туйвана нет, - посетовал Ёортон.
– У мэна эшть, - сумела выговорить Таалай.
Она стащила с шеи шнурок, на котором висел маленький костяной амулетик. Внутри полой косточки лежал крошечный комочек смолы. Такие обереги надевали детям, чтобы росли здоровыми. Запах туйвана отгоняет всякую порчу. Ёортон, радуясь, что предусмотрительно запас воды, растворил целебную крупинку и аккуратно разделил настой на две части, оставив половину на завтра. Ёортон ещё раз промыл язву на щеке, Таалай уже сама прополоскала рот. Их обоих по-прежнему била дрожь, мёртвый холод отравы сковывал движения. Ёортон подумал, что надо бы плюнуть на предосторожности и разжечь огонь, но сил уже не было.
Таалай уснула, сжавшись в комок и постанывая время от времени. Ёортон укутал её свободным жанчем и сам примостился рядом, стараясь согреть её и согреться самому. Засыпая, он услышал какие-то голоса... или это во сне почудилось? Надо было бы проснуться, прислушаться как следует, выяснить, что за шум, какую угрозу он несёт, но Ёортон подумал лишь, что ни бежать, ни сражаться они с Таалай сейчас не смогут, а если шумят свои или там вообще никого нет, то нет и опасности, и тревожиться не о чем. Значит, можно спать.
Уснуть не удалось. Мир далайна сгустился вокруг него, неправдоподобный, убогий и негостеприимный. Это был тот последний мир, в котором он так реально и неудачно побывал. Эта вселенная больше не напоминала шкатулки с женскими безделками, а скорее клетку, где заперт скверный и опасный зверь и брошена на каменистые оройхоны пригоршня корма. Здесь не было того, что видел он раньше - ладненьких сухих оройхонов, на которых так бестревожно жить, куда не может дотянуться многорукое исчадье. Здесь далайн был рядом повсюду, отравляя своей нечистотой землю. Здесь была слизь, вонь, холод и яд, нельзя было ни лечь, ни даже сесть, негде согреться, а голова болела, ныла рана на лице и, не отпуская, бил озноб.