Сигом и Диктатор

Росоховатский Игорь Маркович

– Ни родных, ни близких, - ответила старуха.

– А что вы вяжете?

– Шарфы и кофточки.

– Для кого?

– Продаю их и на вырученные деньги покупаю кое-что для себя.

– А если я отниму вот этот шарф?

Спицы остановились...

– Могу отдать его, если он вам нравится.

Сигом задумался. В книгах, которые Диктатор разрешал ему прочесть, не упоминалось, что человек может без борьбы отдать что-то ценное другому. "Значит, они не представляют для нее ценности". Он спросил:

– Но если вы

живете, то у вас есть чем дорожить? Я знаю, что для женщины главное - любовь, дети, семья, мир чувств. У вас ничего этого нет. Ваши чувства потухли. Что же осталось?

– Воспоминания. Я живу ими.

Он подумал: "Выходит, они могут быть настолько ценными, чтобы заменить остальное".

– Отними их - и вы погибнете?

Она поняла, куда он клонит:

– Я могу поделиться ими с любым. Мне будет это приятно.

– Поделиться - не подходит. Я хочу их все, полностью.

– Я и отдам их все.

Сигом заподозрил подвох:

– И ничего не оставите себе, ничего не припрячете? Даже волк зарывает кость про "черный день".

– Они останутся со мной.

– Но вы же отдадите их мне, - напомнил сигом.

– Воспоминания - это не кости, не хлеб. Я отдам их, и они останутся со мной.

Сигом спросил у Диктатора:

– Может ли человек отдать другому самое ценное и при этом испытывать радость?

– Нет, - сказал Диктатор.

4. СУД

– Но нигде люди не нагородили столько несуразицы, как в Уголовном праве, - заметил Диктатор.
– Сегодня ты убедишься в этом.

– Слушаю.

– Сегодня состоится суд над Альфредом Куршмитсом и его молодцами. Они разгромили лавку одного иностранца, а когда он попробовал вступиться за свое добро, избили его до полусмерти.

– А какое мне дело до этого?
– спросил сигом.

– Альфред и его молодцы - коренные жители этой страны, такие же, как я. Мы сами хотим торговать у себя дома. Наша страна - для нас. Если все будут придерживаться этого принципа - в мире создастся та устойчивость и порядок, к которым мы стремимся.

– Куршмитса и его друзей будут судить иностранцы?

– Нет, конечно.

– И судьи - не идиоты?

– Среди них будут всякие.

– Ты опасаешься, что не все они усвоили простую истину, которую ты только что изложил?

– Молодец, правильно меня понял! Но это еще не все. Большинство из них думает, как мы. Однако есть законы, которыми они формально должны руководствоваться. А по законам виноваты Куршмитс и его люди.

– Зачем же вам такие глупые законы?! Не проще ли изменить их, чем обходить всякий раз?

– К сожалению, не проще, - вздохнул Диктатор.
– Есть Международное право и разные путаные соображения... Поэтому ты пойдешь в суд некогда присяжные будут решать, колеблясь между своими терзаниями и законом...

– Я включу телепатоусилители и внушу им разумное решение. Так?

– Точно так, - довольно сказал Диктатор.

Зал суда был полон. Сигом отметил, что большую часть составляли люди, удивительно похожие друг на друга, - с потными красными физиономиями, напоминающими здоровенные кулаки, уверенные в себе, бодрые, не знающие сомнений.

"Из них получится неплохая армия для оздоровления мира", - подумал он.

Среди присяжных заседателей - добрых граждан города - только один внушал опасения. Он был немолод, худ, за стеклышками очков скрывались запавшие усталые глаза. Сигом заглянул в его мозг и ужаснулся: столько там было противоречивых мыслей и чувств, запутанных суждений. Клетки памяти забиты всевозможными сведениями более чем наполовину. Зато у остальных заседателей память была почти чистой, а если в ней и хранились какие-нибудь сведения, то они имели сугубо прикладное значение: новая технология пива, адреса магазинов, навыки забивания гвоздей, правила уличного движения для шоферов-любителей, характеристики сослуживцев, домыслы, как обмануть соседа, как продвинуться по службе, как получить прибыль от торговли булками и мясом. И только иногда попадались отвлеченные сведения, но они редко простирались дальше футбольной таблицы и эстрадных певиц и танцовщиц.

"Очкарика" придется взять под особый контроль, - подумал сигом.
– Он потребует дополнительного напряжения".

Начался допрос свидетелей обвинения. Первым вызвали полицейского. Прежде чем он начал отвечать на вопросы, сигом успел заглянуть в его мозг.

"Молодцы Куршмитса не зря помордовали этого типа. Какого черта ему делать в нашем городе?!" - думал полицейский. Произнося присягу "Клянусь говорить правду, чистую правду и только правду", он подумал с сожалением: "Ничего не поделаешь, придется говорить то, что видел. Разве что малость недоскажу..."

Сигом схватился за одну мысль: "Какого черта ему делать в нашем городе?" - и стал проигрывать ее бесконечно в голове полицейского: "Какого черта... Какого черта... Какого черта..." А затем добавил: "Мы должны быть все заодно, все заодно, все заодно! Наша страна - для нас, для нас, для нас!.."

– Расскажите Высокому суду, что вы видели, - предложил прокурор, думая: "Если я выиграю процесс, кое-кто за границей и даже некоторые из наших либералов посмотрят на меня весьма благосклонно. К тому же - сенсация, шум вокруг процесса и моего имени. Это приятно. Но из города мне придется убраться..."

"Придется убраться, придется убраться из города, из родного города..." - завел "пластинку" сигом. И добавил: "Из-за чего я пострадаю? Из-за чужака. Разве он стоит этого? Разве это справедливо?"

– Расскажите Высокому суду основное, главное, мелкие подробности нас не интересуют, - сказал прокурор.

"Что с ним творится?
– насторожился судья.
– Слов нет, Куршмитс и его банда головорезов защищали интересы города, близкие всем нам, но закон есть закон. Если он перестанет выполняться, то к нему потеряют уважение, и тогда..."