Сила бессильных

Гавел Вацлав

Весь вопрос, однако, осложняет еще одно обстоятельство: в общественных кругах советского блока уже в течение многих десятилетий понятие «оппозиция» употребляется как наихудшее из мыслимых обвинений, являясь синонимом слова «враг»; причислить кого-то к оппозиции — равнозначно обвинению в желании свергнуть правительство и ликвидировать социализм (естественно, в пользу империализма); и были времена, когда подобное причисление вело прямо на плаху. Это, естественно, никак не способствует желанию людей называть самих себя этим словом, тем более, что это лишь слово, и гораздо важнее то, что на самом деле делается, нежели то, чем называется.

И наконец, еще одна причина, почему многие противятся этому названию, состоит в том, что понятие «оппозиция» содержит негативный

оттенок: назвавшийся так определяет тем самым себя по отношению к какой-то «позиции» и явно причисляет себя к общественной силе, через которую сам себя определяет, а ее позицию проецирует на себя и свое положение. Людям, которые просто отважились «жить в правде», говорить без оглядки, что они думают, солидаризироваться с согражданами, творить так, как они считают необходимым, и просто вести себя в соответствии со своим «лучшим Я», естественно, неприятно, что свою собственную своеобразную и позитивную «позицию» их принуждают определять как негативную, опосредованную и что они должны воспринимать самих себя как тех, которые против того или другого, а не просто тех, которые являются самими собой.

Таким образом, избежать различных недоразумений можно, лишь четко определив, в каком смысле понятие «оппозиция» употребляется и что под ним в наших условиях подразумевается.

13.

Если понятие «оппозиция» было перенесено из демократического общества в посттоталитарную систему до того, как были тщательно обдуманы и определены его значение и сфера употребления в этих новых, столь отличных условиях, то понятие «диссидент», напротив, предложено западной журналистикой и общепринято как обозначение феномена посттоталитарной системы, практически не существующего в демократическом обществе, по крайней мере, в такой форме.

Собственно говоря, кто же такой «диссидент»? На мой взгляд, этот титул заслужили прежде всего те граждане советского блока, которые решили «жить в правде» и которые к тому же отвечают следующим условиям:

1) свою нонконформистскую позицию и критические взгляды они выражают, даже в рамках своих ограниченных возможностей, публично, систематически, а это способствует их популярности на Западе;

2) благодаря этой позиции они, несмотря на то что не могут публиковаться у себя и что правительство их всеми способами преследует, рано или поздно приобрели и в своих странах определенный вес в глазах общественности, и у правительств, и, следовательно, какой-то — пусть и довольно ограниченной и даже удивительной — мерой косвенной фактической силы всё-таки и в своем окружении располагают; эта сила, особенно в обстановке постоянных преследований, либо оберегает их от наихудшего, либо дает, по крайней мере, гарантию, что их преследование будет стоить правительству определенных политических осложнений;

3) сфера их критического внимания и деятельности выходит за рамки их непосредственного окружения или узкопрофессионального интереса, охватывая таким образом вопросы всеобщие, и приобретает в определенной мере все же политический характер, хотя степень, в какой они сами себя воспринимают как непосредственную политическую силу, может быть довольно различной;

4) в большинстве своем это люди интеллектуального склада, люди «пишущие», для которых письменное выступление является главным — а часто и единственным — политическим средством, доступным им и гарантирующим интерес к ним, особенно за границей; другие способы «жизни в правде», таким образом, не воспринимаются зарубежным наблюдателем, ибо они либо теряются в трудно обозримых границах определенного регионального пространства, либо — если выходят за эти границы — кажутся каким-то незначительным дополнением к письменному самовыражению;

5) это люди, о которых независимо от их профессии на Западе чаще говорят в связи с их гражданской позицией или с политическим аспектом их деятельности, нежели с их работой в сугубо профессиональной области; из собственного опыта знаю, что существует

какая-то невидимая граница, которую человек должен был — и, сам того не желая и не зная, когда и как он это сделал, — перейти, чтобы о нем перестали упоминать как о писателе, который в той или иной форме выступает как гражданин, а стали говорить как о «диссиденте», который (как бы между делом, видимо, в свободное время?) пишет к тому же еще какие-то театральные пьесы.

Бесспорно, существуют люди, которые соответствуют всем этим условиям. Однако весьма спорно, стоит ли употреблять для столь случайно — в основе своей — выделенной группы какой-то специальный термин и должно ли им быть именно слово «диссидент».

Однако это происходит, и, очевидно, мы тут ничего не изменим; да и мы сами время от времени и вопреки, в конце концов, желанию, а лишь для того, чтобы быстрее договориться, скорее иронически и всегда в кавычках прибегаем к этому определению.

Вероятно, самое время пояснить, почему «диссидентам» чаще всего не нравится, когда их так называют.

Прежде всего это определение проблематично уже с этимологической точки зрения: «диссидент», как известно, означает «отступник», но «диссиденты» не чувствуют себя отступниками, поскольку попросту ни от чего не отступали. Скорее наоборот, они примкнули к самим себе, и если даже некоторые от чего-то и отступились, так, вероятно, только от того, что было в их жизни фальшивым и чуждым, — от «жизни во лжи». Это, однако, не главное.

Определение «диссидент» вызывает, естественно, предположение, что речь идет о какой-то специальной профессии и будто бы наряду с самыми нормальными способами пропитания существует еще один особенный способ — «диссидентское» роптание на обстоятельства; будто бы «диссидент» не является просто физиком, социологом, рабочим или поэтом, который лишь поступает так, как велит ему долг, и которого сама внутренняя логика его мышления, поведения и работы (часто противостоящая более или менее случайным внешним обстоятельствам) привела — по существу без каких-то определенных усилий, да и надежд — к открытому столкновению с властью, а будто это, наоборот, человек, который просто выбрал себе специальность профессионального недовольного, примерно так, как человек выбирает, быть ли ему сапожником, или кузнецом.

В действительности же все происходит иначе: что он «диссидент», человек обычно узнает и осознает это уже после того, как давно им является; это положение — следствие его конкретной жизненной позиции, основанной на совершенно иных мотивах, нежели приобретение того или иного титула; таким образом, ни его конкретная жизненная позиция, ни его конкретная работа не являются следствием какого-то предварительного умысла стать «диссидентом». «Диссидентство», собственно, не есть профессия, даже если человек посвящает ему двадцать четыре часа в сутки; это изначально и в первую очередь определенная экзистенциальная позиция, к тому же вообще не являющаяся исключительной принадлежностью тех, кто, выполняя по чистой случайности те внешние условия, о которых шла речь, заслужил звание «диссидента».

Если из всех этих тысяч безымянных людей, которые пытаются «жить в правде», и из тех миллионов, которые хотели бы в правде жить, но не могут (хотя бы только потому, что из-за случайного внешнего стечения обстоятельств это потребовало бы от них десятикратной отваги по сравнению с теми, кто этот шаг сделал), если из такого множества выбрать — и вдобавок ко всему столь случайно — несколько десятков лиц и составить из них особую общественную категорию, то возникнет совершенно искаженный образ ситуации в целом; может сложиться представление, что «диссиденты» — некая исключительность, эксклюзивная группа «охраняемых животных», которым разрешено то, что остальным запрещено, и которых правительство даже культивирует как живое доказательство своей значимости; или же, наоборот, может укрепиться иллюзия, что, поскольку так мало тех, кто постоянно недоволен, и поскольку ничего особого с ними не происходит, то все остальные, собственно, довольны: если бы не были довольны, стали бы также «диссидентами»!