Сила земли
Шрифт:
— Тиберий в Риме! Он вернулся из Иберии, говорит с плебеями!
Тит бросил молот, потушил горн.
— Беги к Манию! И скорее — на пристань!
Когда Тит, Маний, а за ними и Мульвий подходили к пристани, до них долетели слова Тиберия.
— Если договор не будет утверждён, — говорил он, — жизнь наших воинов опять будет в опасности. Помните, квириты, что двадцать тысяч спасённых воинов — это двадцать тысяч плебеев, таких же ремесленников или пахарей, как вы. Двадцать тысяч ваших отцов и братьев. Я рад, что
Тит и Маний стали пробиваться сквозь живую стену народа, который приветствовал Гракха.
— Пусть живёт Гракх!
— Пусть живёт спаситель легионов!..
Тиберий, пытавшийся остановить крики толпы, почувствовал, как сильные руки подняли его. Он увидел преданные глаза Тита, блестящие, навыкате глаза Мания и чёрные восторженные глаза Мульвия. И тут же замелькали взлохмаченные головы; наконец он уловил слово «мир», повторяемое многими голосами.
«Народ требует мира с нумантинцами», — подумал он.
Тиберий пытался освободиться, но Тит и Маний крепко держали его и несли по направлению к Палатину.
— Эдилы, эдилы! — крикнул кто-то.
— Расходитесь, квириты!
Тиберий не узнал своего голоса. Он почувствовал, что его опустили на землю, увидел, что толпа рассеивается. Вскоре на улице не осталось никого, кроме него и раба с вещами.
Но из соседних улиц доносились громкие крики: «Мир, мир!» И Тиберий, взволнованный встречей плебеев, пошёл вперёд мимо эдилов, оглядывавших его с ног до головы. «Народ меня не забыл!» — хотелось крикнуть ему.
Не доходя до Палатина, он увидел Мульвия:
— Мульвий, почему ты здесь? Я видел тебя на пристани с отцом…
— Господин, зайди к нам.
— Нет, Мульвий, к вам я приду завтра, а сегодня должен быть дома. Но сперва мне необходимо повидать Сципиона Эмилиана.
Мульвий быстро скрылся в переулке.
Выйдя на Палатин, Тиберий подошёл к дому с белыми колоннами и, взяв молоток, постучал в дверь.
— Дома господин? — спросил он появившегося на пороге раба.
Раб низко поклонился, пропуская Тиберия в дом.
Сципион Эмилиан сурово встретил Тиберия на пороге атриума, не обнял его, не пожал руки. Он оглядел его с презрением и сказал:
— Мне всё известно. Зачем ты приехал в Рим с мирным договором, которого ни ты, ни консул не имели права заключать? Зачем возбуждал народ на пристани, похваляясь спасением легионов, подлежавших децимации? [110] Оба вы изменники, и пусть сенат решит, как поступить с вами!
110
Децимация— казнь каждого десятого воина, независимо от того, виновен он или нет, за воинские проступки.
— Публий! Ты не знаешь, что
— Молчи! Я не подам тебе руки, пока сенат не оправдает тебя.
— Я должен был так поступить. Гостилий Манцин не желал заключать мира, но я настоял и отправился к вождю нумантинцев…
— Тем хуже для тебя. А теперь уходи. Я не желаю больше слушать тебя.
Тиберий вспыхнул.
— За меня народ, — запальчиво сказал он, — и я не советую ни тебе, ни сенату ссориться с ним!
— Народ будет делать то, что прикажут отцы государства.
И, отвернувшись от него, Сципион удалился.
Тиберий вышел на улицу. Раб дожидался его у колонны.
«Сципион неправ, — думал Тиберий, направляясь домой, — но от него зависит, кого осудить, а кого помиловать: сенат прислушивается к его мнению, хотя отцы государства не могут ему простить заигрываний с плебсом. Нередко он выступает против сената, становится на сторону плебса, и плебс поддерживает его, благоволит к нему. Нет, он не пойдёт против плебса!»
Мысль о консуле Манцине наполнила его сердце жалостью: он презирал Гостилия Манцина за малодушие, за неумение восстановить крутыми мерами дисциплину в легионах и жалел его как человека мягкого, слабохарактерного.
«В сущности, — думал он, — на моей стороне будет Аппий Клавдий, с которым сенату придётся считаться, а против — Сципион Назика и другие сенаторы».
Тиберий вошёл в атриум родного дома. Его с радостью окружили родные и друзья.
— Ты вернулся, Тиберий? — говорила Корнелия, обнимая и целуя его. — Разве война кончилась?
Не отвечая матери, Тиберий обнял жену, Диофана и Блоссия и лишь затем стал рассказывать, что привело его в Рим.
— Ты поступил правильно, заключив мир! — сказал Блоссий. — Жизнь квирита дороже призрачной славы на поле битвы!
— Тем более, — подхватил Диофан, — что эти двадцать тысяч могли бесславно погибнуть или попасть в плен, стать рабами варваров…
Клавдия тоже была на стороне Тиберия. Только одна Корнелия, сурово сдвинув брови, сказала:
— То, что ты сделал, постыдно: по требованию нумантинцев ты отступил от крепости, сделал другие уступки. А ведь римляне привыкли умирать с оружием в руках! Никогда они не заключали позорного мира с варварами.
Тиберий вспыхнул:
— По-твоему, нужно было умереть?
— Да, умереть, чтобы не делать уступок варварам или не попасть в рабство.
— Что ты говоришь, мать? Плебеи ждут возвращения своих отцов и сыновей, а ты становишься на сторону Сципиона Эмилиана!
— Я не сговаривалась с ним.
— А между тем твои мысли — его мысли.
Корнелия вспыхнула.
— Замолчи! — крикнула она. — Тем более, что ты виноват.
— Мать, что ты говоришь? Ты не жалеешь людей…
— Ты ошибаешься, Тиберий, — я дочь победителя Ганнибала!