Сильнее смерти
Шрифт:
– Вы переменились, это безусловно!
– А вы не ожидали, правда? Знаете, такие испытания не проходят даром. Думаю, что я была ужасной дурочкой...
– Она подняла ложку и перестала есть.
– И все же...
– Я все еще люблю вас, маленькая Дафна! У нее вырвался слабый вздох.
– Прежде я многое бы отдала, чтобы услышать это. Она отвернулась, выбрала большой орех из торта и положила в рот.
– Вы придете посмотреть мою студию? Она у меня довольно приятная и к тому же новая. Я зарабатываю двадцать пять фунтов в неделю, а по следующему контракту буду получать тридцать. Мне хотелось бы, чтобы миссис Фьорсен знала об этом... О, я забыла, что вам не нравится, когда я говорю о ней. А почему? Мне хотелось бы, чтобы вы ответили на этот вопрос.
– Посмотрев на его разъяренное лицо, она продолжала: - Я ни капли вас не боюсь теперь. Раньше боялась. А как поживает граф Росек? Все такой же бледный? А почему вы ничего не заказываете себе? Вы совершенно ничего не едите. Знаете, что бы я еще съела? Шоколадный эклер и малиновое мороженое с сельтерской водой и ломтиком мандарина.
Когда она медленно высосала напиток через соломинку и воткнула ее в ломтик мандарина, они вышли из ресторана и сели в машину. По дороге Фьорсен пытался завладеть ее рукой, но она, сложив руки на груди, спокойно проговорила:
– У вас дурные манеры - как можно вести себя так в машине!
Сердито отдернув руку, он искоса наблюдал за ней. Неужели она играет с ним? Или она действительно утратила интерес к нему? Ему это казалось невероятным. Машина, проехав по лабиринту улиц Сохо, наконец, остановилась. Дафна Уинг зажгла свет в коридоре и прошла к зеленой двери направо; открывая ее ключом, она говорила:
– Мне нравится, что я живу на убогой улочке. Это как-то всерьез, по-профессиональному. Конечно, это не студия, а задняя комната картонажной мастерской. Но ведь приятно отвоевать для искусства хотя бы маленькое местечко?
Они поднялись по нескольким ступенькам, покрытым зеленой дорожкой, и вошли в большую комнату с верхним! светом; стены были затянуты японским шелком цвета желтой азалии. Дафна Уинг с минуту стояла молча, словно пораженная убранством своего жилища; потом, показывая на стены, сказала:
– Это заняло у меня много времени. Я все сделала сама. И посмотрите на мои маленькие японские деревья - разве это не прелесть?
На высоком подоконнике, куда достигал верхний свет, были аккуратно расставлены шесть карликовых деревьев.
– Я думаю, графу Росеку понравилась бы эта комната, - сказала она вдруг.
– В ней есть что-то оригинальное, правда? Понимаете, мне хотелось окружить себя всем этим... словом, вы понимаете. Чтобы и в моей работе появилось что-то оригинальное. В наше время это так важно. Но здесь у меня есть и спальня, и ванна, и кухонька, все под рукой, по-домашнему, всегда горячая вода. Моим родителям эта комната кажется странной. Они иногда приходят, стоят и смотрят и никак не могут привыкнуть; конечно, в этом районе очень убого. Но я думаю, что артист должен стоять выше этого.
Внезапно растрогавшись, Фьорсен сказал:
– Да, маленькая Дафна.
Она мельком взглянула на него и еле заметно вздохнула.
– Почему вы так поступили со мной?
– спросила она.
– Как жаль, что теперь я уже не могу любить!
– И вдруг она провела тыльной стороной ладони по глазам. По-настоящему растроганный, Фьорсен шагнул к ней, но она отстранила его, и слезинка сверкнула у нее на ресницах.
– Пожалуйста, сядьте на диван. Хотите курить? Вот у меня русские.
– Она вынула коробочку розоватых папирос из столика золотистой карельской березы.
– У меня здесь почти все русское и японское. Я думаю, это лучше, чем что-либо другое, создает атмосферу. У меня есть балалайка. Вы умеете играть на ней? Нет? Как жаль! Вот если бы у меня была скрипка... Я бы очень хотела снова послушать вас.
– Она сжала руки.
– Вы помните, как я танцевала для вас перед камином?
Фьорсен очень хорошо помнил это! Папироса задрожала у него в пальцах, и он оказал хрипло:
– Потанцуйте сейчас, Дафна!
Она покачала головой.
– Я не верю вам ни на грош, и никто не стал бы верить, правда?
Фьорсен вскочил.
– Зачем же вы позвали меня сюда? Что вы из себя разыгрываете, вы, маленькая...
Глаза ее округлились, но она сказала, не повышая голоса:
– Я думала, вам будет приятно увидеть, что я стала хозяйкой своей судьбы, вот и все. Но если это неприятно, вам незачем здесь оставаться.
Фьорсен снова опустился на диван. Понемногу у него начало складываться убеждение, что она действительно говорит правду. Он выпустил клуб дыма и засмеялся.
– Чему вы смеетесь?
– спросила она.
– Я только подумал, маленькая Дафна, что вы такая же эгоистка, как и я.
– Я хочу стать эгоисткой. Это ведь так важно в жизни, не правда ли?
Фьорсен засмеялся снова.
– Не старайтесь, пожалуйста, вы всегда были эгоисткой.
Она присела на скамеечку и сказала серьезно:
– Нет, я не была эгоисткой, когда любила вас. Но от этого я ничего не выиграла, так ведь?
– Это сделало из вас женщину, Дафна. У вас другое лицо. Ваш рот стал красивее. Вы вся стали красивее.
– На щеках Дафны Уинг проступил румянец. Заметив это, он продолжал горячо: - Если бы вы полюбили меня сейчас, вы бы мне не наскучили. О, можете верить мне! Я...
Она покачала головой.
– Не будем говорить о любви, хорошо? Вы имели большой успех в Москве и Петербурге? Это ведь чудесно - настоящий, большой успех!
Фьорсен ответил мрачно:
– Я заработал много денег.
– Значит, вы очень счастливы?
"Неужели она способна даже иронизировать?"
– Я несчастен.
Он встал и подошел к ней. Она подняла голову и взглянула ему в лицо.
– Как жаль, что вы несчастны. Я-то знаю, каково быть несчастным!
– Вы можете мне помочь, маленькая Дафна. Помочь мне забыть.
Он замолчал и положил руки ей на плечи. Не двигаясь, она сказала:
– Наверное, вы хотите забыть миссис Фьорсен?
– Да, словно она умерла! Пусть снова все будет по прежнему, Дафна! Вы повзрослели. Вы теперь женщина, артистка...
Дафна Уинг обернулась к двери.
– Кажется, звонок. Может быть, это мои родители? Они всегда приходят в это время. Ах, как неудобно...
Фьорсен отпрянул к окну, на котором стояли японские деревца, и принялся кусать ногти.
– У матери есть ключ, и бесполезно прятать вас где-нибудь: она всегда осматривает все углы. Но, может быть, это не они? Знаете, я теперь их не боюсь; совсем другое дело, когда живешь самостоятельно.