Сильнее страха (сборник)
Шрифт:
Жуков слегка приподнимает абажур настольной лампы и освещает часть стены, обклеенной обоями. В одном месте они заметно отклеились. Жуков осторожно берет двумя пальцами отлепившийся уголок и слегка отгибает его вниз.
— Видите эту дырочку? В ней пуля сидит. А предназначалась она мне… — Голос Жукова начинает заметно дрожать, и он снова умолкает. Потянувшись к большому цветастому чайнику, стоящему на столе, жадно отпивает несколько глотков прямо из носика и, немного успокоившись, продолжает: — Это я попробовал однажды Козырю прекословить… Зверюга! Не псих какой-нибудь, а именно зверюга! С тех пор я до смерти стал его бояться. Руки и ноги отнимались, едва только он в меня глазищами своими волчьими впивался.
— А почему ждете? Дал разве знать, что зайдет? — спрашивает Стрельцов.
— Мать говорила, будто под окнами у нас ходил кто-то, очень на него похожий. Об этом и хотел поставить вас в известность, товарищ капитан… Вернее, не о том, что он под моими окнами ходит, а что тут где-то, поблизости. И если это действительно он, мне тогда несдобровать…
— А вы не думаете, что могли бы зачем-нибудь понадобиться Козырю? Он может надеяться на помощь вашу в своем замысле? Козырь, наверно, многим вам обязан в прежних своих удачах…
— Нет, товарищ капитан, теперь он со мной никакого дела иметь не станет. Слух был пущен кем-то, будто я продал Козыря. Дошло, видно, и до него… Вот он и хочет, наверно, расправиться со мной… А мог разве я выдать его, если бы и хотел? Что я такое знал о нем? Он же все в одиночку делал, без помощников. Я ему только сведения о вагонах с ценным грузом сообщал. На том наше напарничество и кончалось.
— Расскажите подробнее, как вы ему такие сведения сообщали?
— Мне это не стоило большого труда, — печально усмехается Жуков. — Я осмотрщиком вагонов тогда работал и имел представление, чем товарные составы были нагружены. К тому же со списчиком вагонов был в приятельских отношениях, а уж тот точно все знал. Вот я и посылал Козырю телеграммы до востребования. А в том, что я в них писал, только он один и мог разобраться.
— Его, конечно, интересовали главным образом номера вагонов с ценным грузом?
— Зачем же номера? Разве мог он прочесть их ночью на вагонных стенках? Я ему сообщал, каким по счету был вагон с интересующим его грузом. А счет мы обычно вели от хвоста поезда. Как видите, особой хитрости тут не требовалось. В телеграммах я так и писал ему: «Встречай меня десятого» или «Буду в Грибове двадцать первого». А подписывал их каким-нибудь женским именем: «Маша» или «Катя».
— Да, действительно проще пареной репы, как говорится, — усмехается Стрельцов. — Ну, спасибо вам, Петр Иванович! А если вы или мамаша ваша увидите Козыря или услышите что о нем…
— Можете не сомневаться, товарищ капитан! — торопливо заверяет Жуков. — Я теперь не меньше вашего заинтересован, чтобы вы напали на его след.
На следующий день, едва Стрельцов приходит на работу, как его вызывает к себе полковник Ковалев.
«Зачем бы? — недоумевает капитан. — Вчера ведь доложил ему о своем визите к Жукову…»
— Ну-с, Василий Николаевич, — весело встречает его Ковалев, — садитесь поближе, и давайте попробуем разобраться кое в чем.
Стрельцову нравится Ковалев не только потому, что он человек многоопытный, но и потому, что его редко покидает хорошее настроение. А ведь иной раз создаются такие ситуации, что и всеми признанные оптимисты скисают.
Стрельцов садится рядом, и Ковалев кладет перед ним план тех участков железной дороги, за которые несет ответственность их отдел. План очень подробный, с элементами профиля пути, местами расположения раздельных пунктов, искусственных сооружений и путевых зданий. В особой графе перечисляются грунты, характер растительности, сведения о ручьях, реках, озерах и болотах.
Энергично разглаживая ладонью разостланный на столе план, полковник объясняет, с какой целью он ему понадобился:
— Тут у нас с вами все необходимые нам данные. Вот и давайте прикинем, откуда, с какой станции можно было бы, укрываясь в лесу или в кустарнике, обозревать проходящие по этой дороге поезда. Вы ведь уверены, что ни на сортировочной станции, ни на грузовом дворе нет никого, кто бы мог быть наводчиком грабителя. Я тоже всех там знаю и вполне разделяю вашу точку зрения. Значит, наводчика следует искать на одной из станций, где у девятьсот восьмого большая стоянка. Или там, где состав хорошо просматривается из естественного укрытия. Особо хочу обратить ваше внимание на станцию Дубки, — продолжает полковник, указывая на подробную схему Дубков. — Тут, как видите, сразу же за станционными путями начинается пологий косогор, поросший густым кустарником. Лучшего места для наблюдения за станцией и не придумаешь.
— Да, пожалуй, — не очень уверенно соглашается Стрельцов, напрягая память, чтобы припомнить этот косогор и расположение станции Дубки, на которой ему приходилось уже бывать.
— Я потому хочу обратить на нее ваше внимание, — продолжает полковник, — что станция эта, как вы видите, небольшая. Пути ее, следовательно, не так забиты составами, как на других, более крупных. С косогора, укрываясь за кустарником, даже невооруженным глазом все можно очень хорошо разглядеть. Тем более что девятьсот восьмой проходит через нее в дневное время.
— Вы полагаете, значит, что именно на этой станции кто-то ведет тайное наблюдение за проходящими поездами? Ну, а как же он узнает, в каком вагоне какие грузы? Не увидишь ведь их сквозь вагонные стены.
— А ему и не нужно этого. Я полагаю, что наблюдение ведется там не только за поездами, но и за системой охраны ценных грузов. Пломбу какого вагона будет осматривать стрелок, в том и ценный груз. Вопрос этот решается, стало быть, просто. А телеграф в Дубках не только на самой станции, но и в рабочем поселке, до которого всего полкилометра. Связь грабителя с его наводчиком тоже не является, значит, проблемой. Вот вы и поезжайте туда завтра утром и хорошенько посмотрите там все сами.
«Черт меня дернул вчера высказывать какие-то дурацкие сомнения, — с досадой думает лейтенант Карцев. — Прав будет Василий Николаевич, если возьмет другого помощника. В дорожном отделе милиции полно молодых, толковых ребят, и любой из них с радостью пойдет к Стрельцову».
Капитана Стрельцова лейтенант считает человеком большого мужества и бесстрашия, пожалуй даже отчаянной храбрости. Все эти, бесспорно, высокие качества так много значат для Карцева еще и потому, что их-то ему самому как раз и не хватает. Участвуя даже в самых безопасных операциях, он иногда с трудом подавляет в себе чувство страха. Это вызывает в нем ощущение не только неполноценности, но и почти презрения к самому себе.
Одно время Карцев подумывал даже, не уйти ли ему из милиции в прокуратуру — он тогда только что окончил юридический институт. Ему казалось, что другие, во всяком случае те, кто работают в оперативных отделах милиции, почти бесстрашны. Старший лейтенант Самойлов, например, даже когда брали вооруженного рецидивиста, не терял чувства юмора. К тому же он первым бросился на бандита и вышиб у него из рук пистолет.
Очень завидовал этому смельчаку Карцев. Он пожертвовал бы многим, лишь бы только стать таким же храбрым. Но разве можно воспитать в себе бесстрашие? Оно у Самойлова и у Стрельцова врожденное, наверно. Карцев, однако, упрям и не хочет сдаваться. Он сам напрашивается участвовать в опасных операциях. Другие полагают даже, что он не из трусливого десятка, и Карцев очень гордится этим.