Сильнейшие

Дильдина Светлана

Он закричал, громко, но только огонек тин откликнулся — прибежал и сел на краю оврага. Любопытный. А волки пошли вперед, скалясь, будто испуганные, дыбя шерсть на загривке. Вниз. Къяли пошарил вокруг — ничего. Попробовал, несмотря на солнцем вспыхнувшую боль в груди, выдернуть корень, торчавший из склона — бесполезно.

— Киуте…

Закрыл глаза. Вот и пригодились его слабые способности. Айо не могут оставлять тело. Уканэ могут. Чувствовать клыки, рвущие кожу и мышцы, не придется. Оставить свою оболочку — раненую, уже бесполезную. А разбудить, вернуть будет

некому… и некого.

— Киуте. Прости, — глаза остались открытыми.

Къяли ушел.

Склон был пологим — не тяжело подниматься, даже с детьми. Тахи оборачивался постоянно, да и все они оборачивались, пытаясь среди клубящихся дымных дорожек разглядеть фигуры друзей. То тут, то там из дыма вырывалось зверье, бежало, испуганное и злое, готовое зубами рвать и ствол древесный, ежели он преградит путь. Неправильно… так не бывает. Но рассуждать, как ведут себя звери, времени не было. И без того почти весь выложился, пытаясь их Силой отгонять — оружием точно не справиться.

— Киуте, — ухватил ее за руку, больно, да было не до того, чтобы силу соизмерять. — Останешься.

Молодая женщина вскинула на него недоуменные глаза. Дым и запах гари давно уже мешали дышать, и говорить трудно было. Но северяне разговаривали взглядами… вот и он почти приучился.

— Со мной останешься. Сделаем малую стену огня, чтобы звери бежали вдоль нее, вбок. И попробуем остановить это пламя, — указал на горящий лес.

— Вдвоем? — прошептала она, прижимая к себе дочь. По щекам Киуте катились крупные капли, оставляя сероватые дорожки — пепел успел запачкать лицо.

На один удар сердца Тахи замешкался. Потом проговорил:

— Приказывать я не могу. Прошу… Ты дашь свою Силу и сдержишь огонь. Моей не хватит.

Тевари слышал — он всегда ухитрялся слышать то, что не предназначалось ему. Пересмешником бы родиться мальчишке — птахи эти тоже вечно ловят не им предназначенное. Только кричат об этом на весь лес, потому и не любят их многие, если бы солнце не защищало, давно бы лесные жители их извели.

— Я тоже охотник! — закричал мальчик, мотая головой, лишь бы не видеть укоризненное лицо отца.

— Это не просто звери, лисенок. Они обезумели. Да и не в них дело — на дым и огонь тоже с копьем пойдешь? Иди с матерью, защити ее.

— Я не…

— Не? Ты взрослый! — и подтолкнул сына к Соль, ладонь скользнула по волосам — мимолетная ласка. — Иди!

Киуте силой впихнула в руки Соль малыша. Тевари уже стоял возле матери, побледневший, не согласный с отцом, который видел в нем всего лишь ребенка — но молчал.

— А девочка? — растерянно проговорила Соль.

— Куда ее, грудную! хоть сына убереги, если что!

— Но Къяли…

— Нет его больше, — так спокойно сказала.

— Ты айо, ты не можешь знать! — выдохнула Соль.

— Я знаю. Мы были одним целым. Мейо Алей получил его душу, когда-нибудь встретимся.

Маленькая женщина с пепельными волосами смотрела печально и почти умоляюще. Что она могла? Заставить? Не в ее воле. А упрашивать не было ни сил, ни времени.

Соль подхватила ребенка, коротко поцеловала Тахи и побежала вверх по склону, уверенная, что сын следует за ней. Тевари и вправду бежал, только все норовил оглянуться. Так и бежал с повернутой головой, пока мог видеть, пока не встала внизу стена огня. А Соль не оглядывалась.

— Они скоро вернутся? — задыхаясь от бега и гари, выкрикнул мальчик.

Соль не ответила, прижимала к себе малыша Киуте. Тахи прав. Все вместе они бы погибли, и в одиночку рассыпавшись по лесам — тоже. А так двое остановят зверей и вернутся. Вместе, один Тахи и впрямь не смог бы. Она плакала и улыбалась, спотыкаясь на бегу. Вот и по-настоящему стали вместе север и юг. Разве не этого она хотела все годы жизни здесь?

Вернутся, и будут растить детей.

Киуте, положив дочурку наземь, на кочку, поначалу закрыла глаза — смотреть на стену огня тяжело, не просто глаза слепит — страшно. Она видела Силу Тахи — багровую, злую, пульсирующую. И знала, что он ощущает Киуте. Ему-то проще, у южан кровь из огня. Вот сделает шаг, другой, и сольется с этой оранжевой дрожащей стеной. Та еще не приблизилась, пожирает деревья внизу склона, а стоять уже невозможно, так жарко.

Потом подняла веки — Тахи видела в профиль, черное лицо, хищная птица, из золы сделанная. Гореть уже нечему, поняла молодая женщина.

Пытаясь отогнать огненную пелену от глаз, потянулась сердцем — хоть немного Силы еще… ведь почти погасили пожар, и плевать, что мозг рвется на части, а сердце вот-вот лопнет от перенапряжения. Хоть одну ниточку…

И ниточка нашлась, тоненькая, серебряная. Прямо под рукой, на земле. Лопнула почти беззвучно, даже не зазвенела. И больше не было нитей или канатов — все черное, выгоревшее.

Остановился огонь.

«Тевари…» Соль вытерла глаза, подняла тяжелую голову — словно камнями набили ее, огляделась. Акки, сынишка Киуте, был без сознания, а ее собственный сын исчез. Женщина огляделась пристально, испуганно: тихо, и слабый запах гари доносит ветерок, и дымом пахнут волосы и одежда. Цветы покачиваются, крупные соцветия, белые. И никого. Птицы поют, и, кроме запаха дыма и сажи на Соль и малыше ни следа пожара. Остановился огонь… как быстро… Незнакомое место.

— Тевари! — вскочила и закричала, кинулась туда, где, как ей почудилось, находился знакомый склон. Но оттуда пахнуло ужасом, дунуло темным холодом, в сплетении ветвей почудился оскал черепа — и Соль отшатнулась, бросилась назад, громко выкрикивая имя сына. Вернулась, подхватила Акки, и снова помчалась, словно безумная, как зверье недавно бежало.

В другую сторону.

Глава 6

Астала

…Говорил, что северян ненавидит, но не думал про них. Нравилось — жить, ловить кожей ветер и солнечные лучи. Нравилось плавать через стремнину — не помнил уже, что едва не погиб. А зачем помнить плохое, если вся Астала — его, если никто на тень его ступить не посмеет?