Сильнейшие
Шрифт:
Он не знал, кричала девушка или нет, когда кровь ее сгорала изнутри. И не сразу поверил, что нет жизни в теле, что большие-большие зрачки темные от разлившейся в них Бездны.
— Мне было так хорошо, — тихо сказал мальчишка, трогая эти глаза. А потом сказал:
— Таличе.
Оставил мертвую там, на ложе, даже лица ей не закрыл. Незачем. Взглянул на ларчик, куда убрала она плату, горсть морских ракушек-кой, открыл, добавил еще. Все равно кто найдет. Прислушался к собственным ощущениям: а ведь и впрямь хорошо. Словно совершил нечто правильное. Тело было довольно.
Как хорошо бывает, когда всем существом почувствуешь, кто же ты есть на самом деле. Когда не испытываешь желания убить, потому что смешно желать того, что делаешь одним своим прикосновением.
Къятта расчесывал шерсть своей любимой грис, лунно-голубой, большеглазой, смотревшей доверчиво и глупо. Так, как глядит крошечный лягушонок на змею, открывающую пасть, чтобы им пообедать. Или так, как смотрела девчонка, довольная тем, что ей щедро заплатят, хотя могли попросту приказать…
Когда брат появился у стойла, Къятта приветливо кивнул и продолжил свое занятие. Я не буду помогать тебе, малыш. Ты пришел сам. Сам и делай то, за чем пришел. Сам начинай разговор. Или иное, если сумеешь.
Успел крепко сжать руку с гребнем — иначе Кайе выдернул бы его. Нет, говорить ты никогда не научишься. Жаль. Грис закричала высоко, протяжно, испуганно. Къятта отложил гребень и ухватил мальчишку за плечо, выталкивая прочь из стойла — глаза животного уже закатывались; сейчас она рванется прямо на стену и поранится сильно.
Хрусткие камешки вздрагивали под ногами. Здесь уже лучше. Уже можно. Попробуй напасть, если сумеешь.
— Ты знал, что будет с Таличе?!
— Я сказал — ты узнаешь много нового. Разве не так?
— Ты… — младший не находил слов. Чувствовал старшего рядом, ближе, чем тот стоял; хотел ударить — не получалось. Щит Къятты можно было только разбить вдребезги… убить его самого. Не хотел. Кого угодно другого — да. Все равно теперь.
Больно было — огонь никак не мог выйти наружу, кожа прочнее бронзы стала, и сосуд с пламенем разорвался внутри.
— А…! — вскрикнув, подросток упал на колени, пальцами впился в землю; она резала руки, словно обсидиановые осколки. Голова ударилась о каменную вазу. — Не… хочу… так! — губы едва шевельнулись, сведенные болью, и ответом было ругательство, от которого Бездна бы поседела.
— Что ты делаешь, идиот! — выкрикнул Къятта потом, выхватил из волос шпильку в виде ножа, заточенную, полоснул по запястьям младшего, по горлу — не сильно, так, чтобы кровь текла, но не лилась ручьем. Глаза мальчишки были открыты — он смотрел в небо, но видел темноту Бездны. Кровь испарялась мгновенно, стекая с тела.
— Чи амаута хиши! — Къятта вскочил, сорвался с места, перепрыгнул через кусты-ограждение почти в рост человека. Несколько мгновений спустя послышался визг, и на дорожку рядом с Кайе упала девчонка. Къятта, швырнувший через зеленую изгородь первую попавшуюся прислужницу, одним движением намотал ее волосы на руку, той же шпилькой ударил в горло.
Темно-красная горячая кровь полилась на лицо и в приоткрытые губы младшего… большая струя. Подхватил голову подростка, чтобы не захлебнулся.
Девчонка дергалась поначалу, но скоро затихла.
— Дар на Дар, — прошептал Къятта, обращаясь к Тииу. — Взамен его крови помоги ему взять эту.
Отбросил девчонку, приложил руку к груди брата. Сердце билось, глухо, неровно, однако достаточно сильно. Подхватил Кайе на руки, понес в дом.
Мальчишка очнулся у самого входа. Почувствовал соленый вкус на губах:
— Кровь… откуда?
— Твоя.
— Так много… — опять потерял сознание.
Стереть кровь оказалось просто — большая часть ее сама ушла в кожу. Снять одежду, и пусть лежит. Никто не посмеет войти. Не сразу осознал, что младший уже все воспринимает. Только молчит. Чувствовал дрожь. Не мог понять — почему? Он чего-то боится? Или усталость такая сильная? Но разве он может устать от Огня?
Руки лежали поверх покрывала, мертвые.
Касается лба — горячего. Как и всегда. Впервые не знает, что говорить. Успокаивать? Незачем, он спокоен. Как никогда.
— Скажи правду — ты знал? — устало и обреченно, и взгляда на старшего не поднял.
— Нет. Я думал, что может быть так.
— И отправил меня к Таличе?
— Ты и сам бы пошел к ней.
— Может быть… Но почему? — безнадежная и безудержная тоска, словно в голосе волка, умирающего в капкане.
— Ну, когда ты поймешь… — смуглая сильная рука накрывает его руку. — Огонь сжигает мотыльков и сухие былинки. А сдерживаться — удовольствие маленькое. Да ты и не сможешь.
Ожидал возражений, но только вздох услышал. Вопрос:
— Никогда? И… когда стану старше?
— Не знаю — ты не такой, как другие. Тогда и не захочешь, я думаю. Выбирай в пару тех, кто равен… ну, пусть не равен, но не намного слабее. Или бери только для себя — как пьешь воду, как съедаешь плоды. Та, что сгорела, просто была очень слабой. Научишься понимать. Все не так страшно, малыш.
Молчал. Тени под глазами, а губы темные — Тииу приняла Дар.
— Пойдешь к той своей девочке?
— Нет. Я обещал, что не причиню ей вреда.
— Никогда?
— Никогда.
Таличе уходила из дома, садилась на круглый камень, торчащий макушкой из густой травы, слушала вечерних сверчков. Много-много дней. Никто не пришел.
— Вот и правильно, — сказал Арута, достраивая подъемник. — Хорошо любоваться зверем, но нельзя жить с ним под одной кровлей. Рано или поздно он растерзает тебя — и, может, так и не поймет, что натворил и зачем.
Дни в Астале текли ровно. Раз пришлось усмирить рабочих дальнего поселения, еще раз — ловить две семьи, бежавшие к морю. Может, им и позволили бы уйти, если бы те держали язык за зубами. А то половине соседей рассказали, как хорошо будет жить им на побережье. Двоих молодых мужчин из беглецов отдали Башне, остальных выпустили в круг, добавив туда пару медведей. Красивых и юных не было в тех семьях, они бы пожили подольше.