Сильнейшие
Шрифт:
Кожа ее была цвета темного меда, волосы удерживал широкий золотой обруч — гладкий, ничем не украшенный, длинное просторное одеяние из бледно-голубой ткани скрывало фигуру. Женщина подошла к Огоньку, поспешно вскочившему, положила руку ему на плечо и всмотрелась в глаза. Огонек залился краской, потом побледнел. Вспомнил — Кайе говорил, его мать может видеть в душах…
— Как твое имя? — неожиданно резко прозвучал ее голос.
— Я не помню, элья… ала, — поправился Огонек.
— Как звали родителей? — его словно колючей лианой хлестнули по
— А ты можешь сопротивляться? — удивленно проговорила-пропела женщина, и мальчишка снова ощутил удар. На сей раз Огонек не удержался и начал падать в темноту… но приземлился на чьи-то руки и услышал рассерженное шипение.
— Мать моя, не тронь то, что принадлежит не тебе!
— Ты мой сын, — отозвалась женщина еще властным, но поблекшим голосом.
Кайе вскинул голову, осторожно поддерживая за плечи Огонька:
— Я твой сын. Но помни, кто ты и кто я кроме этого!
По легкому ветерку Огонек догадался, что женщина покинула комнату.
— Прости, — пролепетал он.
— За что, глупый? — голос Кайе был мрачным. — Больше она не посмеет…
— Я не хотел… не надо ссориться из-за меня, — пробормотал подросток испуганно.
— Ссориться? — Кайе пальцем прижал уголок рта. — Как ты представляешь это себе? Она моя мать, но не больше того.
— А я любил свою мать, — неожиданно для себя сказал Огонек. Кайе так и впился в него взглядом, но Огонек беспомощно покачал головой.
Глава 11
Ночь выдалась светлая — множество мохнатых звезд срывалось, падая в чащу. А чаща вся хрустела, пищала и ревела на разные голоса, более звонкая ночью, нежели днем. Из зарослей древовидного папоротника показались два молодых зверя. Подростки-энихи, блестяще-коричневые, сильные, неуклюжие немного. Дети одной матери или разных, случайно встретившие друг друга. Вместе им было легче охотиться. Здесь они появились недавно, однако успели освоиться.
Еще один энихи, черный, куда крупнее, скользнул мимо ствола, выслеживая молодых хищников. Только глаза отличали его от прочих зверей — у кана-оборотней радужка сохраняет цвет человеческой, а глаза Кайе были синими. Хоть юноше не сравнялось еще шестнадцати весен, в зверином обличье он оказывался взрослым, чудовищно сильным. Энихи взрослеют раньше…
Подростки-энихи учуяли соперника, глухо зарычали на чужака, обнажая клыки, забили хвостами по бокам. Черный зверь стоял неподвижно. Двое коричневых начали обходить его с боков — в одиночку они не решились бы схватиться со взрослым, но их было двое — и территорию молодые хищники считали своей. Гибкое коричневое тело мелькнуло — навстречу ему взвилась черная масса. Два хищника завозились на земле — схватка была недолгой. Вопль раненого зверя оборвался; черный развернулся ко второму противнику. Прыгнул, зубы впились в бедро, разрывая мышцы, ломая кость.
Коричневый исхитрился вырваться и шарахнулся в заросли, оставляя широкий кровавый след.
Черный не стал преследовать. Одинокий, раненый — подросток не проживет долго.
Проснувшийся Огонек повел носом, прежде чем открыть глаза, почуял что-то неладное, тревожное. Вскинулся, испуганно озираясь — запах крови он не спутал бы ни с чем.
— Держи! — рядом с ним упала мохнатая лапа, с когтями, равными по длине половине его пальца.
Вскрикнув, мальчишка отодвинулся к стене. Он видел убитых животных в башне… но огромная коричневая лапа энихи рядом…
— Убери, пожалуйста! — зажмурился он. Кайе сердито повел плечом: как угодно.
— Почему ты все время вздрагиваешь, всего боишься? — спросил с досадой. — Всего вообще?
— Прости…
— И перестань извиняться за любое слово! Хочется взять тебя за шкирку и потрясти, чтобы выбить эту дурь! — уселся на край каменной массивной кадки, в которой рос папоротник в треть комнатки величиной. — Ну, говори, чего ты боишься?
— Не знаю, али. Всего… грома, темноты, нихалли… — сидел сжавшись, неловко, не зная, куда смотреть и едва не на нос натянув покрывало.
— Почему ты такой?
— Не знаю… — тихо и потерянно.
— Ты совсем ничего не помнишь? — прозвучало наивно, Огонек даже улыбнулся — кто бы спрашивал… А тот поднялся, брови чуть сведены — думает.
— Все это чушь. Со мной можешь ничего не бояться.
«Кроме тебя», — подумал мальчишка и отвел взгляд.
Кайе всегда любил утренние тренировки — хоть много двигался в зверином обличии, нравилось заставлять мышцы трудиться, нравилось одерживать верх в учебных пока поединках. Только старшего брата ни разу не победил, и это вызывало досаду.
После, остыв немного, часто располагался у него… и сейчас. Кайе злился — брат провел тренировку намеренно жестко, холодно и презрительно давая понять, что младшему еще многому надо учиться. Подумаешь, зверь энихи! Мальчишка. А теперь Къятта сидит, прислонившись к стене, чуть набок склонив голову, и вздрагивает уголок рта в усмешке:
— Малыш, ты взял это чучело мне назло?
— А ты все командовать любишь… А потом… он мой, и отстань.
— Твой? Хочется подержать в руках очередную хрупкую безделушку? Приятно сознавать, что можешь разбить ее в любой миг?
— Тебе-то что… — посмотрел на брата, на недобрую улыбку его, и взорвался: — Тебе-то чего не хватает?!
— Тихо, — ладонью закрыл ему рот, опрокинул на мягкую шкуру. — Развлекайся, котенок, — недобро прищурился. — Только потом не прибегай ко мне мебель ломать.
— Пусти, — дернулся, но старший умело держал — не вырвешься, разве что захочешь себе руку выдернуть из сустава.
— И подумай еще, — продолжил Къятта, — Про кого-то из полукровок в свитке Тевеерики сказано.
— Байки старые.