Сильные души
Шрифт:
— Несколько дней, — он прочищает горло. — Ты хорошо себя чувствуешь? Я слышал, ты пропустила несколько занятий в школе.
Самая лучшее в Эмери — что мне никогда не надо извиняться или во всех красках объясняться с ним. Он переживает, поэтому, естественно, задает вопросы, но если я игнорирую вопрос, он всегда дает мне время, чтобы я решила, что именно я хочу сказать и тогда, когда сама этого захочу. Он всегда старается делать для меня только самое лучшее, и я никогда этим не пренебрегала. Когда погибли наши родители, ему было восемнадцать,
Не думаю, чтобы его хоть раз похвалили за то, что он пожертвовал своей жизнью ради меня.
— Мне становится лучше, вроде бы, — наконец, говорю я ему, когда решаю приготовить для нас обоих яйца. Он продолжает наблюдать за каждым моим движением, присаживаясь за стол. — Сегодня я собираюсь сходить в школу, чтобы договориться сдать на этой неделе экзамены, которые я пропустила.
Когда я даю себе минутку на то, чтобы посмотреть на него, я понимаю, что он выглядит намного старше. Его темные волосы длиннее, вьются на концах, выглядывая из-под бейсболки, а челюсть покрыта густой бородой после месяцев работы на судне.
Улыбнувшись, я качаю головой.
— Как отнеслась к бороде Риз, Дак Династи? (Примеч.: имеется ввиду Duck Dynasty — американский телевизионный сериал, главные герои которого известны своими длинными бородами).
Эмери снова улыбается и поднимает свою кружку с кофе, чтобы сделать глоток.
— Она сказала, что мне лучше успеть побриться до того, как она вернется домой.
Какое-то время мы просто болтаем, и он не давит на меня разговорами о том, что происходило последние две недели.
Комната наполняется запахом свиного жира, и становится тихо. Чейз сидит за столом, жалуясь на то, как хорошо пахнет бекон, и как это нечестно, что у него нет возможности съесть его.
— Тебе нужно поговорить с ним, Куинн. Расскажи ему правду о том, что с тобой происходило, и как ты себя чувствуешь из-за всего этого, — говорит он, глядя на сковородку на плите.
Я почти отвечаю ему вслух, а потом вспоминаю, что Эмери не может видеть Чейза, и все ощущения нормальной обстановки, которые есть в этот момент, тут же вылетят в окно, как только он подумает о том, что я разговариваю со своим мертвым бывшем парнем.
Серьезно! Хватит говорить мне, что мне делать.
— Ты винишь меня, Эмери? — спрашиваю я, продолжая удерживать взгляд на шипящем беконе.
Теперь доволен, Чейз?
Чейз смеется.
— Да, доволен.
— За что? — спрашивает Эмери.
Я поворачиваюсь к нему лицом и улыбаюсь от того, насколько сильно он похож на нашего отца со своей бородой и глазами цвета океана.
— За то, что произошло с мамой и папой.
— Что? Никогда, — он смотрит прямо на меня, может, слегка растерянно. — Ты думаешь, я виню тебя?
Я пожимаю плечами, перемешивая яйца на сковороде, а потом
— Иногда я думаю, что ты должен.
— Я не виню тебя. И никогда не винил, Куинн. Это был несчастный случай.
Будь честной. Скажи ему о том, что ты чувствуешь. Он должен знать.
— Я чувствую, будто подвожу тебя.
Достав две тарелки, я накладываю на одну яйца и бекон для него. Эмери берет кусочек бекона и медленно грызет его.
— Ты бы подвела меня, если бы сдалась и испортила свое будущее. Поезжай в колледж. Выберись из этого городка и начни все сначала на новом месте. Мне во многих вещах пришлось повзрослеть слишком быстро, и я не хочу этого для тебя. Да, я доволен тем, что имею на данный момент, так что просто побудь ребенком, отправляйся в колледж и повеселись.
Я знаю, что он имеет в виду. Никто из нас не выбирал такую жизнь, но именно она была нам дана. Я, наконец, начинаю это понимать.
И снова показывает свою уродливую голову это слово — «колледж». Мои планы на будущее. Все то, о чем я не хочу думать.
Этот разговор возвращает меня к моим прошлым размышлениям о том, чтобы избегать разговоров, касающихся этого вопроса. Я знаю, что в том конверте на моем комоде хранятся ответы, но не могу пересилить себя и встретиться с ними лицом к лицу.
Когда возвращаюсь в свою комнату, чтобы забрать школьный рюкзак, я смотрю на письмо, которое лежит рядом с любимой бейсболкой Чейза. Той, которую он оставил на моей кровати в первый вечер. И которую я не планирую возвращать. Я отвожу взгляд в сторону — не думаю, что у меня хватит сил на это ранним утром.
— Рано или поздно тебе придется открыть его.
Уф-ф. Мы можем просто не говорить об этом?
Я пожимаю плечами, беру его бейсболку и надеваю ее себе на голову.
— Может, вечером.
— Ты же понимаешь, что времени у тебя не так уж много?
Я снова пожимаю плечами и наклоняюсь за рюкзаком, который покрыт песком. В тот день я оставила его на причале. Еще одна загадка, как все это оказалось снова в моей комнате.
— Мне всегда нравилось, когда ты была в моей бейсболке, — говорит Чейз, когда мы садимся в мою машину. Я в растерянности, потому что мне нравится то, как спокойно я себя чувствую, когда он рядом, но я всем сердцем ненавижу то, что знаю — скоро всему этому придет конец.
— Мне тоже. Могу я забрать себе и твою толстовку с капюшоном? Ты мертв. Она тебе больше не нужна.
— Серьезно? — он выгибает бровь. — Мою толстовку?
Чейз любил свои толстовки так, будто они были вытканы из золота. Он редко позволял мне надевать их, когда мы встречались, но мне все же удалось украсть несколько.
— Что? Ты не можешь винить меня за это. Ты умер. Не похоже, что ты можешь носить их.
Он качает головой.
— Уверен, моя мама отдаст тебе их, если они тебе нужны.