Сильные женщины. Их боялись мужчины
Шрифт:
— Невероятно. Я уверен, что нынешнее поколение, зная о вас, слушая ваши песни, не ведает всего этого. Нелегкая у вас судьба…
— Будучи девочкой, ребенком, я помогала вытаскивать из-под развалин разрушенных домов раненых или уже мертвых людей. В четыре года я потеряла папу, в семь лет — брата. У меня сохранилась фамильная книжка, пожелтевшая, потрепанная. Грустная книга. В ней все — дата регистрации брака папы и мамы, рождение брата, мое рождение, смерть отца, смерть брата. Мама умерла в шестьдесят шесть лет, папа — в тридцать семь, брат — в семнадцать. Мало кто знает, что на сцену я выхожу с маминым обручальным кольцом.
Оказавшись в Польше,
Пьеха поднялась со стула, подошла к плите, перевернула жаркое.
— Нет, что-то тут не то. Слишком жесткое. Сейчас надо добавить чуточку воды.
В это время раздался звонок в дверь. «Это он», — и пошла открывать замок. В кухню вошел представительный, импозантный мужчина. Мы познакомились.
— Вы знаете, многое страшно вспоминать. Иногда забудешь, что было вчера, а детство, Франция, мама, брат — как перед глазами. Нищета, голод. Яблоки я впервые попробовала в девять лет. Мясо не пробовала до десяти — оно полагалось отчиму. У меня иногда спрашивают: почему ты не ешь мяса? А я к нему просто не привыкла, обхожусь без него, моя поджелудочная железа не приучилась вырабатывать соответствующие ферменты. Я вообще мало ем.
— Недаром говорят, нет худа без добра и нет добра без худа. Зато у вас даже сегодня (это, я полагаю, вам говорят регулярно) стройная фигура.
— Отчасти, возможно, и от этого. Но, с другой стороны, я и впрямь забочусь о себе: ем что полезно, двигаюсь, гуляю на воздухе по семь километров. Сохранять себя — это, знаете ли, тоже работа, труд. Я артистка и должна быть всегда в форме. Молва приписывает мне всякого рода насилия над организмом, говорят, что я постоянно делаю пластические операции. Чушь. Труд, держание себя в руках, отдых. А вообще, в жизни все от хорошего настроения.
— Эдита Станиславовна, так вы француженка?
— Нет, я родилась во Франции. Я полька. Фамилия мамы — Каролевская, фамилия отца — Пьеха. Фамилия, говорящая сама за себя, магнатская. Известны Сапьехи, Сапеги… Каждый человек должен знать свои корни.
— Кстати, теперь я понимаю, почему в свое время в вашей творческой биографии были сложности — из-за акцента.
— Первые мои песни звучали по-польски и по-французски. Потом я училась русскому языку и дикции у логопедов при университете. И акцент практически исчез.
— Но мне кажется, именно он и дал вашим песням, вашему исполнению уникальность, поразительную узнаваемость. Не так ли?
— И так, и не так. Меня узнают и по тембру. Сажусь, к примеру, в такси. Говорю: «Здравствуйте», шофер не смотрит в мою сторону, но вдруг восклицает: «Неужели Пьеха?!» А ведь я произнесла всего одно, самое расхожее слово, которое, простите, точно и правильно произношу. Что касается биографии, то да, вы правы — в свое время я из-за этого пострадала. Шлейф иностранки тащится за мной по сию пору. Мне долго не разрешали записывать песни на радио, считалось, что я коверкаю русскую речь. Меня называли кабацкой певицей. Мне долго не присваивали звания народной артистки и дали его только в восемьдесят восьмом году. Церемония на Площади звезд, посвященная моему имени, прошла не к юбилею, что было бы естественно, а только после того,
— А вас во Франции знают?
— Тут особая история. В самом главном эстрадном зале Европы — «Олимпия» — я выступала дважды. В 1965 году вместе с Московским мюзик-холлом и в 1969 году в составе Ленинградского мюзик-холла Броневицкого. Всего я провела в этой стране восемьдесят четыре дня. Пресса была хорошая, доброжелательная — ведь я пела на французском языке. Знаменитый директор «Олимпии» Бруно Катакрикс очень благоволил ко мне и мечтал о моих сольных концертах. Такой чести удостаивались немногие. Но, к сожалению, мой благодетель и друг неожиданно скончался.
— Этот гениальный продюсер многих прославил, многим сделал судьбу. Достаточно назвать имена Азнавура, Бреля, Монтана. Он помог стать великой и вашей тезке Эдит Пиаф. Вы не успели с ней познакомиться?
— Нет, хотя имя певицы я впервые услышала уже в СССР, купив ее пластинку. Но Пиаф не совсем моя героиня. Мой идеал — Клавдия Ивановна Шульженко, которой я поклонялась, которую боготворила. Я долго добивалась у нее аудиенции, посылала цветы. Когда я увидела ее впервые, она меня поразила, она выделялась чем-то непостижимо особенным буквально от всех. На ней были нежно-голубое пальто, белоснежная изящная шляпа, как сказали бы во Франции, комильфо, то есть что надо! Это было в Кишиневе, где Шульженко выступала с концертом. Мы познакомились, она сказала, что я стану известной артисткой, только вот не надо носить платья выше колен. А я носила, ноги мои удались, и почему же я должна была их прятать?! Мы пошутили, Клавдия Ивановна, по-видимому, была чуть консервативна. Если бы она нынче увидела, скажем, Машу Распутину, она упала бы в обморок. Я люблю ее до сих пор и не изменяю своему идеалу. Ей, женщине и певице. Певице и женщине. Она была артисткой с большой буквы. Каждая ее песня — спектакль. Через много лет она посетила мой концерт в зале «Россия» в Москве. Будучи больной, она поднялась на сцену с большим букетом гвоздик — для меня. Я плакала от счастья.
— Вы правы, Эдита Станиславовна, нынешние звезды, как говорят, совсем другого разлива …
— К сожалению, у молодых не хватает культуры, воспитания. Знаете, как меня муштровали по культурной, этической части и во французской, и в польской школах? Как в армии молодых новобранцев. Я с детства постаралась усвоить, что можно, а что нельзя. Например, здороваться можно всегда. Но ведь сегодня не здороваются. Идут тебе навстречу наши молодые «звезды» и тебя будто не замечают. И я приветствую их сама. Вижу: перевоспитываются…
— Мне кажется, что вашему долголетию на сцене и впрямь удивляются иные нынешние певицы. Есть чем восхищаться: сорок два года на эстраде! Это не шутка. Уверен, что ваши бывшие поклонницы, ставшие знаменитыми, стесняются нынче признаться вам в искренних чувствах.
— Чужая душа — потемки. Когда человек становится независимым, свободным, а тем более богатым, он может делать все что хочет и вести себя без каких-либо условностей. Но я уважаю многих. Искренне ценю Пугачеву… хотя мы с ней разного засола.