Сильные
Шрифт:
– Ты! – Жаворонок задохнулась. – Знал?!
Я постарался занять руки работой. Жаль, голову занять не получалось. Еще бы в уши затычки вставить…
– Знал и молчал?! Ты – как он! Хуже! Вы заодно!
– Я слово дал.
– Кому?
– Твоему отцу. Пообещал никому не говорить.
– Папа тоже слово дал! Уоту! Жену ему пообещал! Меня! Я еще не родилась, а он уже разобещался! Мне Чамчай всё рассказала! Всё!!!
– Ну, обещал. Сглупил, – и в страшном сне я не мог представить, что однажды мне придется защищать дядю Сарына перед его же дочкой. – Позже набрался ума, передумал. Обычное дело.
– Передумал? Слово
– Не кричи, Уота накличешь.
– Уот к нам за обещанным явился! Грабить? Похищать? Нет, свое брать!
– Уот на вызов явился, – я зашипел сквозь зубы: оцарапался краем железки. – Меньше бы твой Зайчик глотку драл, больше бы толку было…
– Из-за папы! Всё из-за папы!
– Нехорошо родного отца так полоскать. Стыдно.
– Кто Кюна в походы не пускал? Кто сражаться запрещал? Вот Кюн и взбеленился…
Я пораскинул мозгами, ища, что бы возразить. Возразить было нечего.
– Уот Кюна в честном бою победил! Меня по-честному забрал! Да если б я знала, сама бы пошла! Побежала! Уот честный, а вы! Обманщики!
Я закончил гнуть петли и начал их прилаживать: одну – к двери, другую – к косяку. Гвоздями я в кладовых тоже разжился. Дырки в петлях имелись, а молотка я не нашел. Пришлось забивать гвозди кулаком.
– Жалкие обманщики! Да адьяраи в сто раз лучше вас! Хотите, чтобы я такой же стала, как вы? Вот вам! Вот! Не буду, не хочу…
Сага, вспомнил я. Семейная. Подлей любого сказания.
– А какой ты будешь?
– Честной! Выйду за Уота! Выйду!
– Да выходи на здоровье…
– Доброй волей, понял?! А ты женись на своей Чамчай!
С женщиной спорить – легче Уота прибить. Вторая петля встала на место. Я подергал – держится.
– Думаешь, я не слышала? Я все слышала! Как папа с мамой сговаривались отдать меня за тебя! А тебя убедить на небо вернуться! Знаешь, зачем? Чтоб ты меня на небеса увез! Чтобы Уот до меня не добрался! Врушки несчастные!
Я вставил в петли засов. Вынул, вставил, вынул.
Порядок.
– Хочешь быть честной? – спросил я. – Будь. Разве я против? Только дверь запри, ладно? А станет кто ломиться, кричи. Громко кричи, громче, чем сейчас.
И вышел.
4. Я берусь за язык
– Мотылек!
У коновязи никого не было.
– Мотылек!!!
Идолица на вершине столба мерзко хихикала. Скалила острые зубки, корчила рожи. Темно-лиловый вечер спустился на черную скалу, солнце, железное солнце Нижнего мира, скрылось из виду, но медь, из которой отлили истукана, горела злым огнем. Я хотел сшибить гадину на землю, растоптать в прах, но вместо того, чтобы сорвать злость на безвинной идолице, сел и заплакал.
Презирайте меня, стыдите, забудьте навсегда, что жил на свете злосчастный Юрюн Уолан, но я, взрослый человек-мужчина, боотур и жених, будь прокляты все свадьбы Трехмирья сверху донизу, сидел на сырой земле и рыдал, как дитя. Исчезновение коня послужило той самой горстью сосновой хвои, что ломает спину груженому волу. Все я потерял, все у меня забрали. Невесту, брата невесты, доброе имя, честь, свободу, а теперь еще и Мотылька. Забыл, забыл о коне, бросил, оставил без еды и воды, на произвол судьбы. Плюйте мне в лицо! Пинайте ногами! Мотылек бы, небось, про меня не забыл! Только что он мог сделать? Ворваться в дом? Накинуться на грозного Уота Усутаакы? Умчать своего
– Эмэгэт, – сказала идолица.
– Что Эмэгэт?
– Не что, а кто. Зовут меня так: Дьэс Эмэгэт [110] .
– Юрюн. Юрюн Уолан.
– Очень приятно. Чего ревешь? Жениться боишься?
– Коня у меня свели, – пожаловался я.
– Беда, – согласилась идолица. – Хороший конь дорогого стоит. Кричать «Воры!» или погодить? Он у тебя перекованный, конь-то?
– Ага. Мастер Кытай ковал.
– Ничего себе! Сам Кытай Бахсы?!
– Сам! Своими руками!
110
Букв. Медная Идолица.
– Молотом, – поправила идолица.
– Ты хоть понимаешь, что это значит: перекованный? Нарочно для боотура?!
– Да уж не дурней тебя! Значит, перекованный, и свели. Конёк, надо полагать, смирный, с каждым доброй волей пойдет…
– Смирный? Да его кто чужой только тронь…
Идолица заржала громче лошади. Пальцем она крутила у виска, насмехаясь. Я и сам уже утер слезы, успокоился, начал соображать. Чтобы свести Мотылька без боя, нужен… Нет, без боя Мотылек не пойдет. Чтобы свести Мотылька с боем, нужен… Нет, Уоту мой конь ни к чему. Чамчай – тоже. Где это видано, чтобы невеста у жениха коней воровала?! Конокрад-боотур? Нельзя сказать, чтобы такая уж невидаль. Мюльдюн, случалось, пригонял в наш небесный улус целые табуны. И Уот не почуял? Не выскочил на двор: «Буо-буо! Убью!»? Боотуры красть умеют, а красться не умеют. Значит, вломился конокрад-боотур, пока Уот меня душил-плющил, вышиб дух из Мотылька, поволок силой…
– Хватит, – в голосе идолицы я услышал что-то, похожее на сочувствие. – Брось сушить голову, да расширится она и лопнет! У вас в доме конюшня есть? Там, где ты живешь?
– Ну, есть. Это у простых людей кони зимой и летом на воле пасутся…
Я говорил чистую правду. Низкорослые мохнатые лошадки, не чета боотурским скакунам, в лютые морозы шли мелким резвым шагом, согреваясь на ходу, а пропитание добывали тебенёвкой [111] , выкапывая копытами траву из-под снега. Подшерстка у них было едва ли не больше, чем шерсти, да и жира они летом нагуливали – пятую часть от собственного веса.
111
Зимняя пастьба, от слова «тебу» – пинать.
– К весне тощают – страсть! Ребра да кожа. У нас дома типовые, с конюшней, мы своих коней бережем. А что?
– Дорогу найдешь или показать?
– Куда?
– В конюшню. Иди, жених, шевели ногами. А я подремлю маленько…
– Зачем в конюшню? Мне ваши кони не нужны. Мне Мотылек…
Догадка ахнула меня по затылку чище Уотова кулака:
– Так Мотылек в конюшне? Кто его туда отвел?!
– Я отвела, – зевнула идолица. – Вы там деретесь, женитесь, без чувств валяетесь, а бедному животному страдать? Я – страж коновязи, или кто?! Отвела, и корму задала, и воды в поилку налила… Иди, говорю! Начнешь благодарить, меня стошнит.