Силуэт
Шрифт:
улыбка не покинула лица.
Своим друзьям ты стелешь путь приветный
и заметаешь с головой врага.
Гудят твои разгонистые ветры!
Метут твои чистейшие снега!
И снеговой завесой над страною
идут года под колокольный звон.
Вот так же в сорок первом под Москвою
сама природа встала на заслон.
Метель ждала решительного мига,
тая свой гнев в слепящей снежной мгле,
и хоронила рыцарей блицкрига,
и бинтовала шрамы на Земле.
ПОБЕДА
Победа по-русски значит – после беды,
после полей сражений – хлебное поле,
после бомбёжки – неслышимый шелест трав,
чай с сахарином горьким,
суп из худой лебеды,
апофеозом жизни,
осознанные поневоле,
строки святого писания:
«Смертию смерть поправ».
ПОЛЕВАЯ МОГИЛА
И печально, и отрадно
видеть с болью потайной
эту старую ограду
над могилой полевой.
Кто лежит здесь, мне неведом,
нет сюда широких троп;
может быть, солдат Победы,
может, мирный хлебороб.
Наклонились ивы низко,
дремлет светлая река.
Пирамидка обелиска,
а над нею облака.
Клевер к небу тянет пажить,
в речку смотрится лесок.
Подниму себе на память
жёлтый ивовый листок,
он прилёг на край могилы,
невесом и недвижим…
Поле, поле, дай мне силы
стать рачителем твоим.
Я вспашу тебя, засею,
колосочка стану ждать.
Тот, кто любит эту землю,
зря не будет умирать.
ВОСПОМНАНИЕ О ВОЙНАХ
На той, Великой, брат отцов Иван
не в битве пал, а без вести загинул,
у мачехи скончался муж от ран,
а мой черед уже, похоже, минул…
Быть сильным – значит быть врагом:
такой удел сулило нам заморье.
Я в мае слышу не весенний гром,
а пушек рёв, несущий смерть и горе.
Уже другие войны, не одна,
пророкотали над моей Россией,
и местью мы пресытились сполна,
поскольку нам Победы не простили.
Грядой вершин встают Афган, Чечня,
где на могилах не кресты – распятья.
Как пули, до сих пор летят в меня
простоволосых матерей проклятья.
А ведь моей вины как будто нет
в том, что мы до сих пор воюем.
Я не солдат, я только лишь поэт
с душой, открытой грозным ветродуям.
И все-таки я тоже виноват,
и каждый день сознаньем горьким полню,
не в том, что я поэт, а не солдат,
а в том, что жив и все сраженья помню.
В ГОДАХ НЕ МОЛКНЕТ ЭХО
Отгремела гроза и ушла,
в горизонте растаяли тучи,
снова солнечный день над землёй.
За далёкой лесною каймой
ходит эхо волною зыбучей.
Над рекою задумались кручи,
охраняя изгибы излучин,
и разлился озон голубой.
Гул всё тише… И вовсе пропал…
Лишь зарница блеснёт на мгновенье.
Зыбкий пар над полями дрожит.
Вновь орлан в чистом небе кружит,
озирая степные владенья,
все низины и все возвышенья.
Родники продолжают биенье
и вода между кочек бежит.
Что же мне так тревожно тогда?
Я закрою глаза и себя буду слушать.
Это дядя Иван из барака стучит в мои сны,
это неясными звуками вечно полны
и тревожат доныне усталую душу.
Это тётя Елена, сбегая из плена,
даже сердцебиеньем
боится себя обнаружить;
и пойму, что во мне бродит эхо войны.
МАРШАЛ
Впритык к Оружейной палате,
на мощном, как мамонт, коне,
с лицом удлинённым, суровым
сидит достопамятный Маршал.
Пред ним в окоёмом охвате,
в рекламном дрожащем огне,
в кольце, что зовётся Садовым,
колонны авто, как на марше.
Стрелец в одеянье старинном
торгует собой, ради снимка
на фоне Кремля за спиною
и луковиц древнего храма.
У ГУМА сияют витрины,
по площади стелется дымка.
У Маршала над головою
горит не звезда, а реклама.
Он был созидатель Победы,
себя не жалея и вoйска.
При Грозном Москва вся сгорела,
и жёг Бонапарт без пощады.
Но Маршал доподлинно ведал,
с предтечами вставши по-свойски,
столицу сдавать нам не дело,
потомки сего не прощают.
Но чьи же рекламы сияют
и «Опеля», и «Мерседеса»?
Вознес «BMW» свой трезубец
короною многоэтажной.
Выходит, они побеждают
во славу своих интересов?
И кто был правитель-безумец,
отдавший Москву на продажу?
Что твёрдому взору открылось
в бурлящем котле «перестройки»?