Сильвин из Сильфона
Шрифт:
Сильвин, к своему удивлению, а может быть и разочарованию (впрочем, ему было все равно), отнюдь не умирал — наоборот, поправлялся. Хотя внутренние боли по-прежнему пожирали его, не позволяя даже вздремнуть, раны затягивались, он вышел из прострации, стал вставать и обслуживать себя. Герман и его дружки-садисты, сталкиваясь с ним в коридоре или на кухне, смотрели на него, как на воскресшего, чувствовали себя неловко, смущенно переглядывались. (На самом деле альтруист Герман уже приобрел место на Старом кладбище, так что ждали только, когда Сильвин отмучается, а он — на тебе — выздоравливает, без стеснения ходит жутким призраком, облупленный, сине-красно-зеленый, словно пропущенный через мясорубку, и мистическим одноглазым взглядом ощупывает своих недавних мучителей). Необходимость в сторонней помощи отпала, и Мармеладка к неосознанному огорчению, но и невообразимому облегчению Сильвина, перестала приходить.
Когда боль немного отступила и Сильвин стал высыпаться, он заметил, что в его восприятии окружающего мира многое нешуточно переменилось. Задумавшись над этим, он с удвоенной чуткостью прислушался к своим ощущениям и вдруг осознал, что теперь слишком чувствителен к окружающему миру. Кое-что он подмечал и раньше, например, когда принюхивался к азиатке, легко вычленяя из душного облака искусственных ароматов ее природные запахи, различая в них десятки тончайших компонентов, происхождения которых почти не понимал, в том числе и главный — мармелад на языке, но проявилось это только сейчас, и прежде всего в том, что он приобрел способность необычайно остро слышать.
Герман не догадывался, но теперь любое сказанное им в пределах квартиры слово Сильвин прекрасно слышал, даже если не хотел и накрывал голову подушкой. Как-то Герман совещался на кухне под звон бутылок со своими подельниками, теми, которые принимали участие в избиении Сильвина. Сначала они обсуждали свой бизнес, полученные доходы и каких-то столичных, которые объявили им настоящую войну, но потом разговор зашел о соседе Германа. Многие высказались в том духе, что Герман зря пощадил ублюдка и что пока Сильвин не успел все растрепать, его следует добить, а труп отвезти в лес, облить химией и закопать. Добрый Герман бросился защищать Сильвина, с пеной у рта доказывал, что его жилец совсем неопасен, что они с ним обо всем договорились, так что бояться ну совершенно нечего. Однако друзья Германа продолжали настаивать на своем. Зачем Герману эта морока: ухаживать, лечить, к тому же денег за проживание он теперь никогда не заплатит, поскольку нетрудоспособен. Ты собираешься теперь всю жизнь ему памперсы менять и с ложечки кормить? Да ему самому будет только лучше, ведь именно этого он и хотел — умереть. Такчто можно считать это актом милосердия. Иразве не гуманно, Герман, избавлять общество от таких недоношенных? А если ты сам не можешь — мы все понимаем, не звери какие-нибудь — провернем дельце без тебя. Уезжай на пару дней, а вернешься в пустую и проветренную квартиру… После многочасовых пьяных препирательств Герман громко рыгнул пивными газами и утомленно согласился. Они решили в ближайшую субботу, ночью, осуществить свой благотворительный план и с тем расползлись.
После этого Сильвин не спал всю ночь, думал об оставшихся нескольких днях жизни, о том, как наиболее целесообразно их потратить, а на утро вломился истощенный алкоголем Герман и с порога наорал на него.
Герман. Все, моему терпению приходит финиш! Мало того, что мне пришлось отмывать твою кровищу и стирать твои обделанные простыни, тля, так я еще скоро совсем без мани останусь! Ты мне не платишь, другую комнату я сдать не могу из-за тебя же. И за что мне такое наказание, Донна Роза Мария Сальвадорес?!
Сильвин. Я не знаю, как тебя благодарить, Герман! Ты столько для меня сделал! Мне очень жаль, что я доставляю тебе неудобства. Однако не беспокойся, вскоре мы на веки вечные расстанемся.
Герман. Что ты имеешь в виду?
Сильвин. Как только я немного поправлюсь, я покину твои хлебосольные чертоги.
Герман. Куда же ты собрался?
Сильвин. Собрался? Поеду к тете в Долину. Мне бы только билет на поезд купить.
Герман. Да чего ты? Я ж тебя не выгоняю! Это я так, просто сорвался, с похмела. Живи, сколько влезет, бесплатно. Мы же договорились!
Сильвин. Нет, я твердо решил. Я хочу пасти овец в Долине, питаться запахом лугов и быть ближе к Богу.
Герман. Ох-ссы-ха-ха! Да куда уж ближе?
Сильвин. И поверь мне, я никогда не вспомню о тебе плохим словом. Я сам во всем виноват. В каком-то смысле, ты спас мне жизнь.
Герман. Оригинальное видение. Впрочем, как хочешь. А билет я тебе проспонсирую.
Сильвин. Премного благодарен!
Два дня спустя Герман сообщил друзьям о намерениях Сильвина уехать и предположил, что в данных обстоятельствах нет никакого резона его теяепортировать. Благодаря своим организаторским способностям и удивительной решительности Герман в последнее время приобрел такой авторитет, что многие уже опасались ему перечить, поэтому решение было принято в пользу Сильвина, о чем спасенный сейчас же и узнал, поскольку и этот разговор целиком подслушал.
Запись 9
Подкрадывался Новый год, какСильвин без сожаления предполагал, последний Новый год в его жизни. В преддверии торжеств у Германа и его команды возникло множество забот. В последние недели он окончательно превратил свое жилище в штаб-квартиру некоей загадочной организации, у него даже обнаружился собственный бухгалтер. Телефон в квартире подпрыгивал до потолка, люди толкались круглые сутки, как на вокзале, громыхая новой бронированной дверью и топча в прихожей тающие лужи. Табунами приводили съехавшихся со всех концов света барышень — дрожащих от холода и страха мокрых воробышков в куцых курточках, отбирали паспорта, крепко стращали, инструктировали и распределяли на работы.
Случались и неприятности. Например, единственное предприятие Германа — небольшой автосервис, закрыли налоговые органы. Но общее настроение все равно было превосходным — предпраздничные доходы с торговли интимными услугами не только с лихвой покрыли убытки от налета чиновников, но и впервые по-настоящему набили карманы Германа и его приятелей перетянутыми цветными резинками пачками денег.
Сильвин редко выходил из своей комнаты, тем более что во избежание лишних вопросов Герман не советовал ему этого делать, если в квартире кто-то есть. Читать книги или разгадывать кроссворды Сильвин больше не мог — мешали сосредоточиться плавающие боли, особенно в груди, к тому же Герман мало-помалу стал к нему строг, как прежде, будто ничего не случилось, даже запретил ему жечь свет, а Сильвин раньше так любил читать ночи напролет! Теперь он изредка делал записи в своей тетради, по-прежнему называя себя вымышленным именем и повествуя о себе, как о постороннем человеке, и часами и сутками лежал и смотрел единственным гноящимся глазом в потолок, подслеповато угадывая на его поверхности незамысловатые узоры трещин и контуры подтеков.
И вот постепенно изощренное воображение Сильвина стало превращать обшарпанный потолок в карту чудесной страны: он видел очертания рек, лесов и гор, контуры городов, крепостей, опушки деревень, а вокруг них — квадраты возделанных полей. Постепенно этот новый мир, насыщаясь подробностями, превратился в полнокровное географическое полотно, где уже невозможно было что-то убрать или добавить, и тогда Сильвин занялся политическим устройством новой территории, незаметно для себя создав совершенное, с его точки зрения, общество высшей справедливости, где правили по очереди, невзирая на возраст, личные достоинства и недостатки, все жители, даже умственно отсталые. При этом большая часть доходов казны направлялась на нужды больниц, интернатов, домов престарелых и на исчерпывающие социальные программы, а самыми счастливыми и процветающими были те, кто больше всего нуждался в сострадании и всяческой помощи: калеки, кривые, убогие, юродивые, карлики, недееспособные — все те неполноценные, кого Сильвин называл странными, или чаще странниками, естественно, причисляя к ним и себя.
Странники, окруженные вниманием и уважением, жили настоящей, полноценной жизнью: освобожденные от налогов, с гигантскими пенсиями по старости или нетрудоспособности, с громадными банковскими счетами, изобилием рабочих мест на любой вкус, в окружении расторопных слуг и добросердечных сиделок. Для них функционировала огромная сеть специальных бесплатных ресторанов, где в меню, помимо всего прочего, всегда было два десятка разновидностей лукума. По сути, нужно было родиться с изъяном или, по крайней мере, волей случая оказаться недееспособным, чтобы стать одним из самых достойных сынов отечества. Многие здоровые и красивые девушки, напоминающие Золушку, Алису в стране чудес или Мармеладку, только и мечтали, чтобы выйти замуж за одного из странников и таким образом приобщиться к привилегированному классу.