Сильвин из Сильфона
Шрифт:
Все изображения пронзительно объединяла одна бойко навязываемая мысль: речь идет о форменном идиоте, и не просто о сумасшедшем, которому достаточно скормить порошочек, чтобы он тихо забился в угол палаты, а о воинствующем шизофренике, от которого исходит немалая, а, вероятно, и радикальная угроза. В этом заключался главный смысл статьи.
Сначала Сильвин не мог понять, откуда взялись эти чудовищные снимки, но затем, приняв во внимание, что все ракурсы довольно необычны, догадался, что Грин-Грим во время недавнего интервью тайно воспользовался цифровой микрокамерой.
В помещение гранатой залетел взрывоопасный Герман, почему-то в камуфляже, размахивая, словно казак шашкой, злосчастным «БуреВестником». Лонжероны его скул приобрели титановую жесткость, слова брызнули из его рта с яростным напором, словно струя сжатого газа из баллона. Сильвин в ужасе спрятался за распахнутой газетой.
Герман. Брависсимо, недоносок! Круче подставы и представить невозможно! Этот газетчик совершенно прав: ты идиот, галимый идиот! Чего ты там наплел?! Весь мир собрался переделать? Реформатор, тля!
Чернокнижница. Он Гитлером себя возомнил!
Герман. Так тот, будучи таким же параноиком, был поумнее тебя раз эдак в сто тысяч!
Сильвин. Я не думал, что так выйдет. Грин-Грим меня обманул.
Герман. Ох-ссы-ха-ха! А у тебя вообще есть чем думать, Донна Роза Мария Сальвадоре-с? Ты давно уже впал в детство, если вообще из него выходил, олигрофрен чертов.
Тебе памперсы не поменять, бэби? Мы так хорошо работали, о нас толком никто ничего не знал, мы загребали деньги лопатой. И на тебе! Что теперь прикажешь делать? Сильвин. Не знаю.
В кабинет заглянули четыре недобрых глаза Бо-бо. Герман, как и несколько других генералов Сильвина, пользовался аккредитованным доверием и мог входить к Страннику в кабинет совершенно свободно, и все же доносившиеся из-за двери крики привлекли внимание двухголового монстра. Бобо ощупали комнату своим стереоскопическим взглядом и свели прицелы двух пар глаз на виновнике шума — мгновенно смутившемся Германе.
Сильвин. Все нормально, Бо-бо. Мы тут просто полемизируем.
Двухголовый охранник вряд ли понял смысл последнего слова, но все же послушно прикрыл дверь. В комнате разразилась тишина. Все тяжело молчали, погруженные в свои мрачные мысли, под заунывный аккомпанемент урчавшего живота Сильвина.
Сильвин. Я хочу побыть один.
Чернокнижница и Герман, ни слова ни говоря, вышли, аккуратно прикрыв за собой дверь. Сразу же из глубины комнаты выплыл Капитан, который, как Сильвин мог заметить, появился здесь несколько минут назад и стал свидетелем случившейся свары.
С недавних пор они уже не использовали для общения компьютер: Сильвин так хорошо научился понимать призрака по губам, что ему иногда казалось, что Капитан просто говорит и они объясняются, как нормальные люди.
Капитан. Герман задумал недоброе.
Сильвин. Ничуть не сомневаюсь в этом.
Как только мэр Сильфона вернул Герману старинный особняк, тот, едва спросившись у Сильвина, поспешил в него вернуться, прихватив с собой всю свою прежнюю команду и с ней несколько десятков новичков. Там он на радостях сразу же закатил разнузданную многодневную пирушку с применением нескольких тысяч мощных пиротехнических зарядов. Сам Сильвин, несмотря на настойчивые советы Чернокниж-ницы, Гангрены и других своих приближенных, наотрез отказался поменять место дислокации. Его вполне устраивали апартаменты в многоквартирной башне, тем более что в доме Германа он неминуемо погряз бы в болезненных воспоминаниях о Мармеладке. Окончательно легализовавшись, Герман постепенно и незаметно вышел из прямого подчинения Странника, стал вести себя независимо, вольно и даже несколько вызывающе. Средства же, которые он вносил в казну Сильвина, уменьшались раз от раза, будто он не грабил беспощадно весь Сильфон вдоль и поперек, а воровал игрушки на детских площадках у зазевавшейся ребятни.
Капитан, ни на мгновение не забывая о своей главной и последней миссии в этом мире, конвоировал Германа круглые сутки, благо не имел потребности спать, и неоднократно предупреждал об опасности. Мол де Герман, вместе со своей шайкой, по собственной инициативе и никого не ставя в известность, ежедневно совершает огромное количество костюмированных преступлений, самых скверных, которые совершенно не согласуются с благородными помыслами странников и дискредитируют их лидера. Деятельность Германа никак не связана с возвышенной идеологией милосердия ко всем страдальцам, а направлена лишь на примитивную наживу. Кроме того, этот погрязший в грехах безумец мечтает не только о полной самостоятельности, но и о том, чтобы самому возглавить странников. Дело в том, что ему не дают покоя деньги Сильвина, ведь он посчитал, что тот по всей совокупности имущества и средств владеет несколькими миллиардами.
Капитан. Я неоднократно тебя предупреждал, что Герман крайне опасен.
Сильвин. Опасен? Да, я понимаю. Я и сам многое вижу в его глазах.
Капитан. Ты должен первым нанести удар. Или он тебя уничтожит.
Сильвин. Не преувеличивай. Не все так плохо, как ты хочешь представить. Ты просто его ненавидишь.
Капитан. Да, я его ненавижу больше смерти, но с тобой я честен, как никогда и ни с кем. Ложь мне теперь ни к чему.
Сильвин. Охотно верю. Что ж, пока продолжай за ним наблюдать. А там посмотрим.
Протеже Сильвина досадливо кивнул и покинул кабинет сквозь закрытую дверь.
Статья Сантьяго Грин-Грима наделала оглушительного шуму, но, вопреки ожиданиям, произвела совершенно противоположный эффект. Вместо печальных последствий, толпы сочувствующих с новой силой хлынули в Сильфон, словно в Мекку. Популярность Сильвина взлетела до таких высот, что стала легко перешагивать не только региональные границы, но и рубежи суверенных государств. У его планетарных идей, хотя и изложенных с возмутительным искажением и издевательскими комментариями, оказалось столько поклонников, что вскоре Сильвин привлек к административной деятельности несколько бывших государственных деятелей, живущих ныне в забвении и относительной бедности, и по их совету принялся открывать в городах и странах свои представительства. Все эти посольства, как их называл Сильвин, мгновенно превращались в многолюдные общественные приемные, куда любой изгой мог зайти, как к себе домой, поделиться бедой, пожаловаться, попросить немного денег, а также записаться в ряды странников.
О Сильвине, то есть о Страннике, стали много говорить в средствах массовой информации. В большинстве случаев такие материалы, в отличие от статьи в «БуреВестнике», не носили язвительного или обвинительного характера, а крутились вокруг размышлений о добре и справедливости. Им заинтересовались мировые агентства, ему предлагали сумасшедшие суммы за интервью или участие в телевизионном шоу. Но о нем по-прежнему мало что знали, поскольку после столь неудачного дебюта Сильвин окончательно замкнулся и больше не сотрудничал с журналистами.