Симфонии двора (сборник)
Шрифт:
1989 год
ДОСТИЖЕНИЯ
Еще не все исчерпано и выпито.
Призывы есть. Есть глашатай-горлан.
Ещё бы чуть – и он при жизни вылит
был
В гранитно-бронзо-гипсовый болван.
Застыло время бюстов, околевшее.
И новому отсчет дают ростки.
Болото сохнет. Воют, воют лешие —
Чем суше, тем им муторней с тоски!
Колхоз – завоеванье несомненное.
ГУЛАГ – его родной и кровный брат.
Нет ничего на свете неразменного,
Нет никого, кто б не был виноват.
Разменян царь с детьми и окружением.
Разменяны расейския умы.
Разменян бог. Все это – «достижения» —
Какие недогадливые мы.
Ни повода врагам для упования
У стенки – кибернетика – в расход!
Генетика в петле – «завоевание».
По трупам к звездам – новый марш —
поход.
Картин и книг потрава и сожжение,
Психушек живодерский инсулин —
Все это, безусловно, «достижения».
А мы считали – комом первый блин.
Бесштанная в закорках театралия —
Спектакль между жалами штыков.
Все поданы звонки, так не пора ли нам
Очухаться от зелия хлопков?
Жизнь движется – спиралево движение,
А значит, повторится
Призывы. Горлопаны. Достижения.
Расход. Завоевание. Размен.
Не обезглавела ты, Русь – обезголовела,
В покорности застывшая слепой.
И сила твоя, исконно воловья,
И дух, и честь, и все в тебе – толпой.
1987 год
КРАСНЫЕ И БЕЛЫЕ
Поделились и люто, и наспех,
И – в пучину без дна.
В поле поровну белых и красных,
А Россия – одна.
Шашки наголо, шпоры – с размаху,
Чья, выходит, права?
Покатилась крестами на плаху
Золоченая голова.
А с небес над простертым телом
Ангел черный на гуслях, чу:
«Не желаю быть красным,
не желаю быть белым.
Россиянином, просто, хочу».
Разлетелись улыбки в осколки
И собрались в оскал.
В поле красные, белые волки —
Злоба, боль и тоска.
Белой кости стена в эполетах.
Краснозвездая серость-стена.
Только кровь одинаковым цветом.
Да Россия – одна.
А с небес над простертым телом
Ангел черный на гуслях, чу:
«Не желаю быть красным,
не желаю быть белым.
Россиянином, просто, хочу».
Слезы в нас раскаяния едки
И безмерна вина.
Два венца у гусарской рулетки,
А Россия – одна.
Мы носить не желаем в петлицах
Крови цвет, цвет бинта.
Огради впредь, Всевышний, делиться
На цвета, на цвета.
Нам с небес уже громогласно
Ангел мечется, голосит:
«Нет, не белый я!.. Нет,
не красный!..
Россиянин я, аз еси…»
1986 год
КРАСНЫЙ РОДЖЕР
По высокой волне галс за галсом
Только прямо, вперед без конца,
Плыл пиратский корабль с красным
парусом,
С «красным Роджером» аж в три лица.
– Где вы взяли такие-то рожи? —
Вопрошали при встрече суда.
– А это наш, – говорят, – родный
«Роджер»,
Подплывайте скорее сюда!
И кой-кто швартовался у борта,
Не предчувствуя близкой беды.
И на «Роджере» первая морда
Ухмылялась под шерсть бороды.
А вторая, с бородкой пожиже,
В оба глаза мигала: пора!
Мол, я сверху все донизу вижу,
Что касаемо части нутра.
Ну а третья, с бородкой невзрачной,
Подбородок на кости сложа,
Завопила: «Даешь абордачный!..» —
С вострым серпом заместо ножа.
И задравши у паруса фалды,
По берцовой зажавши в руке,
При посредстве серпа и кувалды
Разжигала страстя в моряке.
Как там было все, знать мы не можем,
Но видали и мы кой-чаво,
Как молились на тот «красно-рожер»
И в кровя окунали яво.
А потом предавалися танцам
С неумеренной тягой к вину.
И прозвались «Летучим Голдранцем»,
И поплыли тихонько ко дну.
Плыл пиратский корабль галс за галсом
С «красным Роджером» аж в три лица.
По высокой волне с красным парусом.
Только прямо. Вперед. Без конца.
1986 год
МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ДОЖДЬ
Сыплются звездочки, сыплются бантики,
Сыплются грамоты – пестрые фантики.
И повсеместно, и сплошь
Льет металлический дождь.
Копится белыми, желтыми тучами
И проливает медали по случаю
Дат, юбилеев, торжеств.
Или как дружеский жест.
Катятся премии, титулы катятся,
Лепят на грудь, на пупы и на
задницы —
Льется избыточность чувств
Прямо в прижизненный бюст.
Тень самозванца в пристяжку
с министрами
Бряцает, словно цыганка монистами,
Благоговейно дрожит:
Чем бы еще ублажить?
Двери дубовые, блеклы и малы вы —
Хочется дверь из породы сандаловой,
Где под ладошечный хлоп
Грудь подставляет холоп.
Где заправляет мадам Нумизматика
И тормошит старика-маразматика:
Тесно уже на груди,
Надо б расширить мундир!
Трескают лацканы, рвутся нагрудники,
И надрываются копи и рудники
В бравурном кличе: «Даешь
На металлический дождь!..»
Что это? Дождь? Или давнее бедствие?
Кто, наконец, приведет в соответствие
И прекратит чехарду,
И наградит по труду?
Я в этот дождь не попал. Я под зонтиком
Криком кричал от бесстыдства экзотики.
И не медали ко мне —
Груды летели камней.
1985 год
МЫ – ПРУЖИНА ПОД МЫШЦАМИ ВЛАСТИ
Мы – пружина под мышцами власти.
Но чтоб мы не взорвались, как тол,
Наши мысли кастрирует Мастер —
Многоопытный, знающий толк.
Многократно испытанный метод,
Соль политики всех упырей:
На негнущихся – черная мета,
От свинца до ярма лагерей.
Серп сечет. Тупорылый бьет молот.
В паровозном «ура!» и «да здра…!»,
Как куранты, отлаженный Молох
Жрет и чавкает части нутра.
Вправо шаг или влево – измена!
Палец дернет курок, и – хана!
Только прямо, вперед, неизменно.
Шагом марш, дорогая страна!
Вождь твой классовый тягой воловьей
Прет нас в светлое, телом трехжил.
Это знамя не блекнет – эй, крови!
Если нет, оботрите ножи.
Весь бивак оглашен и очерчен.
Опоясан, утянут в забор.
Если ад – все отныне здесь черти.
Если рай – несчастливых за борт.
И покуда в колючей ограде
Мы – и вольные – те же зека,
Здесь кастрируют сто демократий,
Как обычно, начав с языка.
1986 год
НА СМЕРТЬ А. Д. САХАРОВА
Все так и было. Кричало быдло,
В собачьей стойке изготовясь.
Над головой трясло и выло,
Порвать готово седую Совесть.
Вопила баба. И портупеи
Сползали с пуз ему на горло.
Собралась стая. Да не успели.
Ушел он. Тихо, светло и гордо.
Скорбь академий. И даже – Тауэр.
По всем
И лишь в России на общий траур
Не набралося – не глоток – духа.
Не одолело людское вече
Людишек мелких, на власть реченных.
Не докричалось. Ушел навечно
Великий Политзаключенный.
1990 год
О НАЗВАНЬЯХ ГОРОДОВ
Чудно так, что городов
Больше, чем правителей.
Смотришь: чуть только – «готов!» —
Тут как тут славители.
Например: была ты – Тверь
С архи-древне-глиняной,
Ан преставился теперь,
И быть тебе – Калининым.
За примером не бежим —
Тьма примеров тьмущая.
Может, кто и заслужил
По такому случаю.
Но по мне, хоть ты герой,
По всем меркам вымерен —
Город выстрадай, построй,
А потом уж – именем.
Брежневка… Устиновка…
Ворошиловка…
И без «ка» живут пока. Ждут
пинка.
Дико так, что в городах
Улицы столетние
Тихо канули в веках
Или ходят сплетнями.
Как там сказано у нас:
«Мир до основания…»?
Нам разрушить – плюнуть раз.
И – лепи названия.
Брежневка… Устиновка…
Ворошиловка…
И без «ка» живут пока. Ждут
пинка.
А на улицах – дома
С арками-порталами.
Коль велик был – жизнь сама
Ждет с инициалами.
Но коль бюст себе сваял,
В лучший мир не прибранный —
Скоро вывеска твоя
Взвоет всеми фибрами.
Брежневка… Устиновка…
Ворошиловка…
И без «ка» живут пока. Ждут
пинка.
Лики мутные икон
И тюрьма старинная
Звали город испокон
Катей-Катериною.
Имя стерли, вымели
Катьку слабополую,
И пошли, пошли, пошли
Слабые на голову.
Брежневка… Устиновка…
Ворошиловка…
И без «ка» живут пока. Ждут
пинка.
Всех припомнить не берусь
Городов и званий я.
И, пожалуй, только Русь
Может дать названия.
Самозванцев же – сорвать,
Вслед на разный лад свища.
И отныне называть
Ими только кладбища.
Сталинское… Брежневское…
Ворошиловское…
Там, где похоронено лучшее
людское.
1984 год
ПИСЬМО К ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ
Товарищ Генеральный секретарь!
Еще витает дух почивших в бозе.
По правую от вас еще – главарь,
По левую, чуть сзади – мафиози.
Очки сверкают за спиной у вас,
Не круглые, но все-таки зловещи,
Готовые в два счета, хоть сейчас,
Как только им хоть чуточку проблещет.
Ветви поздно выряживать
почками —
Это древо прогнило в корню.
Зря пытаетесь язвы – цветочками,
Поливая три раза на дню.
Я помню прозорливейших отцов,
С историей играющих, как с сучкой.
И каждый начинал в конце концов
Не здесь, так там опутывать колючкой.
Как мог он ошибиться и сглупить?
Он завещал нам верить этим шляпам.
Как страшно, что могло бы так не быть
И подыхать пришлось мне с тем же
кляпом.
Пересылки, остроги и лобники
Есть на выбор любых величин.
Все мы в этой стране уголовники,
Всех судить нас за то, что молчим!
Я думаю, коль я еще живу.
Вдвойне, когда меня на рифы тащит.
Я далеко глядеть вас не прошу,
Но я прошу: оглядывайтесь чаще.
Благой порыв дать волю всем парам
Не означает скорый выход в море.
Я вас прошу не строить дальше храм,
Где кость на кость на кровяном растворе.
Бросьте в печь оловянным
солдатиком,
Если в чем-то не прав я насчет:
Волю дать мужикам бородатеньким,
Остальное само нарастет.
Где совесть не в чести и не у дел,
Ждет роба или пуля менестреля.
Я тоже, разумеется, сидел,
Спасибо, не повешен, не расстрелян.
Но большего поставить на алтарь,
На жертвенник кровавый я бессилен.
Товарищ Генеральный секретарь,
Во имя Бога, Бога и России!
На струне перетянутой держится
И вопит Вам со всех колокольнь
Несказанная боль Самодержца
И анафемы Тихона боль!
1984 год
ПОВЕЗЛО ЖЕ
Повезло же, скажу я, Вольфганг Амадею
Моцарту —
Хоть до срока ушел, но вознесся и много
успел.
Разорвали б сегодня его, как крапленую
сальную карту,
Лишь за то, что он «Мурку» играть
не умел.
Повезло и Ван Гогу, от роду не знавшему
слуха.
Отжила вместе с ним его пьяная стая
химер.
Оторвали б ему и второе, и первое ухо
Лишь за то, что «Подсолнухи» выписал
в малый размер.
И Джордано костер показался бы мерой
лояльной,
И за то, что он «вертится мир наш» сказал,
Пропихнули б ему кой-куда разогретый
паяльник —
Он обратное б в этот же миг доказал.
Вот и мне повезло: я умею и кистью,
и «Мурку»,
И что вертится мир, я могу говорить
или петь.
И пока не восстал во плоти мавзолеевый
урка,
Как мне хочется тоже хоть малость пожить
и успеть.
1997 год
ПОПРОШАЙКА
Мир играет в цифры, в буквы,
В званья, в должность или в чин.
Мир играет даже в куклы
Всех цветов и величин.
Кукол разных-всяких шайка
Ходит-бродит по земле.
А я кукла-попрошайка,
Я живу себе в Кремле.
Я протягиваю ручку —
Научилась – будь здоров! —
Выпрошать себе получку
У заморских спонсоров.
А попробуй, помешай-ка —
Полыхнет огнем земля!
Я ведь кукла-попрошайка
Из могучего Кремля.
Все могу я быстро, ловко —
Кто с такими пропадет?
Только дочь моя, воровка,
Все добро мое крадет.
Вот и ходят разговоры
И плодятся за спиной,
Что за мной все куклы-воры,
Как за каменной стеной.
Ну да черт с ним. Пусть воруют.
Не мешали бы просить.
И живут себе – пируют
На земле, как в небеси.
А попробуй, помешай-ка —
Вмиг огрею булавой!
Я ведь кукла-попрошайка
С гордо поднятой главой.
Но постарела я, опухла,
И мерещится под век,
Будто я совсем не кукла,
А почти что человек.
Будто я и не просила.
Будто я и не крала.
Всю одежду я сносила,
Остальное пропила.
Так подайте ж на заплаты,
На прикрытье наготы!
Пожалейте, супостаты,
У последней, у черты!
Я б, быть может, не просила,
На чужое заря пасть,
Просто в матушке России
Больше нечего украсть.