Симфонии двора (сборник)
Шрифт:
1998 год
САМОСТРЕЛ
Вчера на самострел пошел вышкарь —
Не выдержал мороза мальчик с юга.
За пулей вслед пороховая гарь
Влетела в кость ему быстрей испуга.
Ах, как бы грел его тулуп,
Постой он в зековской телажке,
Да чтоб с утра не масло и не суп,
А черпачок перловой кашки.
С беспомощностью мамина сынка
Он дернул спуск, не видевший на юге,
Как пашут, чтоб не вымерзнуть, зека.
Как на морозе трескаются люди.
Ему полгода отстоять —
И улетай щеглом из клетки.
Ему, ведь, – жить. Нам – выживать.
Ему – года. Нам – пятилетки.
Без часового вышка – просто блеф.
Придет другой. Тот в рай добудет
пропуск.
Замерзнет он – в запретку кинет грев,
Покличет: – эй!.. – пальнет и съедет
в отпуск.
Обмоют лычку землячки.
– Пока я жив, учитесь жить, салаги.
………………………………………………….
Под вышкой грев. Голодные зрачки.
И кто-нибудь пойдет. На то и – лагерь.
1989 год
СЕРЫЕ ЦВЕТЫ
Нет
Продрогших сизарей тюремных
На крышах, на подворьях западни,
Когда встречают день в заботах бренных.
Нет ничего печальнее глядеть,
Как прыгают над хлебной коркой.
И долбят, долбят клювом эту твердь —
Сухарь казенный, черный и прогорклый.
Нет в мире сиротливее двора
И вечней серых постояльцев,
Носящих серость крыльев и пера
За крохами на грязно-красных пальцах.
Слоняясь по карнизам гулких стен
То вверх, то вниз – и так стократно —
Вам не понять, что дом ваш – это плен.
И чей он плен – вам тоже не понятно.
Летите прочь, чего ж, в конце концов,
Вы медлите, сбиваясь в пары?
И мир потом крадете у птенцов,
Свивая им, о нет, не гнезда – нары!
Как хочется рукой вам помахать.
Летите, вам не надо визы.
А я останусь время коротать,
Слоняясь, как и вы, в одежде сизой.
Нет ничего печальней суеты
Продрогших сизарей тюремных.
На белом снеге – серые цветы.
В насиженных и самых прочных стенах.
1985 год
СОН
На полустанках снег колючий,
Как проволока на ветру.
И от моей свободы ключик
Конвойный прячет в кобуру.
Горят поля и дразнят дымом
Через решетное окно,
И пролетает воля мимо,
Как в злом ускоренном кино.
Давай гудок и, с богом, трогай,
Табачной мутью застилай,
Пусть мне мечтается дорогой
Под стук, под гомон и под лай.
И ночь, как черная могила,
Стучит и ломится в окно.
Приснился сон? Или так было?
Давно, красиво и тепло.
Через плечо змеились волосы
И мне спадали прямо в горсть.
И говорила нежным голосом:
«Ты до утра желанный гость».
Окурков белые скелетики
Задохлись в собственном чаду.
Ты голая, в одном браслетике,
В каком, не помнится, году.
А конь железный бьет копытами
И все не жмет на тормоза.
И снова кажутся забытыми
Твои печальные глаза.
Вагон качается и блазнит,
Ему, как пьяному, точь-в-точь.
Давай себе устроим праздник —
Друг другу сниться в эту ночь.
На полустанках снег колючий,
Как проволока на ветру.
И от моей свободы ключик
Конвойный прячет в кобуру.
Но в этой безнадеге даже
Стучит мне в темя колесо,
Что я вернусь когда-то так же,
Как ты ко мне вернулась в сон.
2000 год
ТИК-ТАК
Посвящается А. Я. Якулову
Просидим за столом до поздна, а в конце
Мы с Великим Маэстро сыграем в концерт.
Не про то, как года утекали водой в решето,
А про то, как мы были зэка ни за что,
ни про что.
Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
Как над комодом ходики,
Часы отсчитывали срок
И куковали в такт.
Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
А мы считали годики.
И нам тогда их было впрок
Отпущено затак.
Он был просто зэка
И один на весь лагерь скрипач.
Его скрипка срывалась со смеха на плач.
Не с того, что ей в грудь била грусть
от смычка,
А с того, что и скрипка считалась – зэка.
Я был тоже зэка.
И пила – был мой лучший смычок.
А гитара трещала и вешалась мне на плечо.
Не с того, что ей грустно в тюрьме было
день ото дня,
А с того, что сидел он за тридцать годков
до меня.
Просидим за столом до поздна, а в конце
Мы с Великим Маэстро сыграем концерт.
Не про то, как мы встретились и обрелись,
А про то, что такая короткая долгая —
Жизнь.
Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
Как над комодом ходики,
Часы отсчитывали срок
И куковали в такт.
Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так…
А мы считали годики.
И нам тогда их было впрок
Отпущено затак.
2002 год
ЭТО НЕ ЛЕТО
Время свое потихоньку берет
Ловкой рукой.
Птицам назавтра опять перелет —
Небо черкнув серой строкой.
Взмоют. Покружат. И вдруг на душе
Как отлегло —
Это мой срок на исходе уже,
И в честь него с неба – тепло.
Но это не лето.
Это тепло, что вчера не убила зима.
Вместо огня, по глотку, пусть достанется
всем.
Это не лето.
И потому лист кружит и кружит без ума,
И не спешит с небом расстаться уже
насовсем.
Письма-заморыши издалека —
Клочья тепла.
Их на костер не отправит рука —
Всё в них и так – в угли дотла.
Их перечесть и вернуться назад —
Мне не суметь.
В каждом из них вместо точки слеза
Колет и жжет, и пытается греть.
Но это не лето.
Это тепло, что вчера не убила зима.
Вместо огня, по глотку, пусть достанется
всем.
Это не лето.
И потому лист кружит и кружит без ума,
И не спешит с небом расстаться уже
насовсем.
1995 год
Я ВЫХЛОПОТАЛ БОЛЬ
Я выхлопотал боль и соль себе на раны —
Железо и бетон – неважная постель,
А кованую дверь не вышибить тараном,
И много ли пройдешь пешком отсель досель.
Натянуты давно в душе как струны нервы,
И шарят пальцы гриф, но корчатся в кулак.
Все утешенье в том, что я уже не первый,
И мачта никогда не вскинет белый флаг.
Всех помню, кто поет и кто угомонились.
И сам еще, хрипя, пытаюсь петь не в тон.
Но карта не идет, хоть козыри сменились,
А жизнь
А где-то из двора сирень мне тянет ветку,
И ловит голос мой с магнитофонных лент,
И небу на груди прутом рисует клетку,
А в каждой клетке день из непрожитых лет.
Ах, белая сирень, я все еще мальчишка,
Хотя твой цвет уже крадется по вискам,
Я не вернусь весной, и белая манишка
Твоя пойдет в расход опять по волоскам.
Минуты и часы, и долгие недели
Я вспомню все, как есть, и будет мне не лень,
Я сыну расскажу, за что ж я в самом деле,
А дочке пропою про белую сирень.
А если дотянуть мне сил не хватит лямку,
И духу добежать не хватит до замков,
Прошу тебя, сынок, портрет не ставьте
в рамку —
Я презираю запах туи и венков.
1984 год
Я ВЫШЕЛ ИЗ ЛАГЕРЯ
Я вышел из лагеря голым и босым,
Когда на ветру лист последний дрожал,
И толстый начальник большим
кровососом
Меня со слезой на глазу провожал.
Чтоб я не вернулся сюда никогда —
Он слезы ронял, как из лейки.
Мы с ним провели молодые года —
Он в форме, а я в телогрейке.
Гудело в душе, как в трубе водосточной:
За что отсидел, до сих пор не пойму.
Друзья заплатили, и вот я досрочно
Впервые снаружи смотрю на тюрьму.
И шагу ступить от нее не могу —
Все, кажется, крикнут: «Эй, стой!»
Как будто пред ней до сих пор я в долгу,
Как путник в долгу за постой.
А молодость сроду за деньги не купишь,
Она отгремит, как короткий дуплет.
И толстый начальник, похожий
на кукиш,
Вручал мне на поезд плацкартный билет.
Чтоб я не вернулся, держа на уме
Напомнить ему зло и горько,
Что он до сих пор пребывает в тюрьме
И выйдет он к пенсии только.
1995 год
Я ИМЕЮ ПРАВО
Я имею право драть об этом глотку —
Я таскал свинцовые с гвоздями кирзачи.
На бетоне кутался с башкою в безворотку.
А бывало, что и без нее. И было – хоть
кричи.
Я имею право. Столько лет одной питался
верой.
Подыхал я поминутно от бессилья и обиды.
Присудил себя я к самым высшим мерам:
Подыхая, подыхать, не показывая вида.
И глядело дуло в лоб мне прямо,
И конвойный пьяной тварью смелой
Шмокодявил: «Новик, застрелю тебя —
известным стану».
– Не посмеешь, – говорю. И не посмел он.
И катал остервенело я карандашики —
баланы,
Гитаренку свою квелую в поленьях прятал,
А во сне еще он долго с харей пьяной
Нажимал на спуск который раз кряду.
Сволокли меня. Гитарьи струны вслед мне
выли.
Так по-бабьи, безутешно, как над телом.
Эй, вы, люди, что с гитарами! Где ж вы
были?
Сквозанули, видел я, только следом
засвистело.
Ни строки, ни письмеца, ни махорки пачки
мне.
Да я не ждал. Мне б только знать, что
помните.
О поганого да грешного меня
не запачкайтесь —
С вшами в камере – оно не то, что
в комнате.
Я читал, слыхал и в радио, и в теле
Про лужайки ваши, да костры,
да дифирамбы.
Так случись, что не было б того апреля —
Дули б в прежнюю дуду и были рады.
А теперь Иосифа грызете, Леньку топчете,
Тряпки красные – пинком! – хворь
кумачную.
Молодцы, ребята – вы как я не кончите.
Потому что так, как я, вы не начали.
Слава Богу, не знавали корки черствой
В душегубке на троих поделенной.
Где хрипи: «Попить!», – а в кружке льда
горстка.
Крикнешь: «Дайте кипятку!», – а в ответ:
«Не велено».
И с этапа на этап с заломленными
клешнями —
От стальных браслетов цыпки
на запястьях, —
В том краю, где на болотах – с лешими.
Где от века все поделено на масти.
Я имею право. И деру сегодня связки
Тем, кто строит свои струны в унисон моим.
На болотине, хотя, все подернулося ряской
Над утопшим, перестраданным моим.
Ярлыки, что на помои мне поналяпаны,
Мне не в стыд. Да и не первому носить.
Я имею право. Я плевался кляпами.
Сколько с кровью их по матушке-Руси.
1989 год
Я НЕ БЫВАЛ В МОНАКО
105-я СТАТЬЯ
Кончилась вчера седьмая ходка —
Буду ждать восьмую, как всегда.
А что-то мне совсем не пьется водка,
И табак – какая-то бурда.
И на сердце тоже не спокойно —
Может, мне в натуре завязать?
Может, гражданином стать достойным,
Уголовный кодекс лобызать.
Облобызаю я 105-ю статью
За то, что я не шел по ней ни дня,
А воровскую вечную мою
Оставьте в кодексе на память для меня.
Жизнь моя – она не речка-Волга —
То кандальный звон, то звон монет.
А фраерское счастие – недолго.
А воровского счастья вовсе нет.
И хоть не все срока мои с нолями,
И в реке бурлит еще вода,
Улетают годы журавлями,
Чтобы не вернуться никогда.
2004 год
А ДЕВОЧКЕ ТАК НРАВИТСЯ
Я вырос тут, и все вокруг знакомо мне.
И стало просто дорогим.
И лишь она одна – не по моей вине —
По вечерам слоняется с другим.
Люблю ходить, в карманы руки,
не спеша,
В слепые окна посвистеть.
А ту, которая с другим – но хороша! —
Глазами, и не только, догола раздеть.
А девочке так нравится,
Когда ей вслед уставится
Хороший – не такой, как я!
Хорошим стать не выпало,
Но имя ее выколол —
И девочка осталась – как моя.
Гремел трамвай на рельсах, изводя себя.
В одном вагоне – я, она – в другом.
А с нею он. И я, опять душой скрипя,
Дурные мысли уводил бегом.
Люблю ходить, в карманы руки, не спеша,
По тротуарам тенью плыть.
А ту, которая с другим – но хороша! —
Прижать к себе или скорей забыть.
А девочке так нравится,
Когда ей вслед уставится
Хороший – не такой, как я!
Хорошим стать не выпало,
Но имя ее выколол —
И девочка осталась – как моя.