Симфония тьмы

Кунц Дин Рей

— Послушай, — сказал он, показывая звуковой пистолет, — можете не возиться. Я избавлюсь от них и быстрее, и легче.

— Нет-нет! — воскликнул Силач, быстренько закруглив последнюю молитву. В каждой руке у него было по двадцатифунтовой крысе, он швырнул их в большую корзину. Тушки шлепнулись туда и чуть подпрыгнули. — Мы не избавляемся от них.

— Но почему?..

Гигант поднял одной рукой очередную крысу и погладил, как любимого домашнего зверька. Иголка попала твари в ноздрю и проникла в мозг. Глаза блестели, как кусочки полированного мрамора, рот был открыт, мерзкие зубы сверкали в таком свирепом оскале, что крыса казалась живой. Силач пощипал грязные бока животного, взялся за плотную ногу и повертел.

— Это пища, парень!

Он

улыбался.

— Пища?!

У Гила забурчало в животе, ему показалось, будто желудок переваривает сам себя.

Силач кивнул, все так же широко улыбаясь.

— Я не понимаю…

«А может, — подумал Гил, — просто не хочу понимать?»

— Это наш единственный источник мяса, — объяснил Силач.

На желтых крысиных зубах были пятна крови и пены.

— Не может быть!

— Что значит не может? Так оно и есть.

— Но…

Силач пожал плечами:

— Сегодня за ужином ты съел половину жареной крысы. Вкусно ведь было, правда?

Желтые зубы.

Мертвые красные глаза.

Кровь и пена…

Утру оставалось еще два часа добираться до горизонта, когда они вышли из темноты сектора популяров в сад неоновых камней. Все музыканты, кроме дежурных в «Первом Аккорде» и немногих инженеров, обслуживающих звуковые генераторы, спали в своих Башнях, корчились в своих сенсониках, и их совершенно не трогали опасности и ужасы жизни, состоящей в том, чтобы есть крыс или быть съеденными крысами. Именно эта тонкая линия между горами каменного мусора и неоновыми камнями определяла все различие. Гил дрожал; Тиша дрожала тоже, словно тела их искали общий ритм. Они остановились и присели на широкий синий неоновый камень.

Она сидела перед ним, залитая голубым пламенем. Идущий снизу свет подчеркивал одни черты и почти сглаживал другие, придавая ей сверхъестественный, мистический вид.

Гил уже говорил себе в этот вечер, что ему нужно совсем немного, чтобы наполниться сочувствием к популярам, какое-то одно событие, которое пробудило бы жалость к ним. Тогда, решил он, можно будет спрыгнуть с тонкого каната и стать на их сторону. Но он был убежден, что ничего такого не произойдет. Консервативная часть его натуры утешалась мыслью, что скоро можно будет вернуться к нормальной жизни музыканта. Но — на счастье или на беду — такое событие случилось на самом деле. Мысль о том, что люди (или хотя бы потомки людей) вынуждены рассчитывать на убитых крыс в качестве главного источника пищи, заставляла его мучительно страдать.

— Единственный из них, к кому я ощутил хоть какую-то близость, это Цыганский Глаз, — сказал он, наблюдая, как поверхность камня неуловимо мерцает, переливаясь от одного оттенка синего цвета к другому, становясь ярче или бледнее. О Цыганском Глазе он рассказал ей на обратном пути из сектора популяров.

— Я понимаю, — ответила она, и ее синее лицо было очень серьезным.

Он посмотрел на десять величественных Башен, воткнувших свои острия в ночное небо.

— И все же я не могу спокойно вернуться и жить в городе. Я знаю, чем был Владислович и чему он положил начало. Он не только создал музыкантов, нет, он сделал куда больше… Это Владислович породил условия, которые заставили популяров питаться крысами. Ну да, я знаю, что Владислович умер за несколько веков до того, как корабль из колонии вернулся на Землю и музыканты построили город-государство. Но Владислович несет ответственность за психологическую структуру музыкантского разума и потому является косвенным виновником судьбы популяров. Из-за его учения и его социального порядка нынешние музыканты холодны, эгоцентричны и склонны к садизму. Они держат популяров в полной нищете, вынуждая их оставаться в своих разрушенных кварталах, не давая им земли для обработки и уничтожая тех, кто пытается сам обрабатывать землю за пределами развалин. И еще сенсоники…

— Я разбила пульт в первую же ночь, — сказала Тиша, лицо ее брезгливо передернулось.

Он и

без этих слов полагал, что сенсоник не придется ей по вкусу. Но все же хорошо было услышать, как она прямо говорит об этом, превращая его предположение в бесспорную истину. Он чувствовал стремление защитить ее, хотя одновременно понимал, что она не нуждается ни в какой защите.

— Мы в ловушке. Я не могу продолжать прежнюю жизнь, зная, что мои удовольствия как музыканта будут причинять боль другим, там, в секторе популяров. Но и среди них я жить не смогу, в их секторе или в руководимом популярами городе после разрушения нынешней системы. Я не могу найти ни своего места, ни цели, а для меня невыносимо жить бесцельно, как другие.

— Но ведь всегда остается… — начала она.

— «Der Erlk"onig».

Так оно и было. Им предоставлены на выбор не два мира, а три: город-государство, сектор популяров и страна за Столпом. Место, из которого никогда не возвращались исследователи. Сию минуту еще нельзя было сказать, что их выбор пал на страну за Столпом, ибо в них оставалось столько страха перед ней, что они не решались говорить об этом мире открыто. Но действительно ли Смерть — жуткое место? Или это просто другая плоскость существования, не совпадающая с нашей? А может быть, исследователи не возвращались только потому, что не хотели? Или потому, что путь этот предусматривает лишь одностороннее движение?.. Их исчезновение еще не говорит, что земля Смерти страшна и неприятна.

— Так захотим ли мы помочь им? — спросила она.

— Это сделало бы порядок вещей правильным, даже если мы не найдем себе места в том, новом порядке. Со временем, когда исчезнет уродующее гены излучение, они смогут снова стать людьми, снова вырастят парки и восстановят довоенные города во всей прежней славе.

— Мы поможем, несмотря на «Короля эльфов»?

Он улыбнулся странной, полусформировавшейся улыбкой.

— Не несмотря на «Короля эльфов». Из-за«Короля эльфов».

Она потянула его вниз, на плоский синий камень, в сияющее тепло расцвеченной неоном ночи, и обняла, погрузив в мягкую голубую нежность.

И он обнимал ее тоже.

И пришло утро…

Подготовка к революции началась.

Третья часть симфонии

РЕВОЛЮЦИЯ И ДАЛЬШЕ

А когда-то…

Будучи мальчишкой из сектора популяров (даже тогда он представлял собой отличный образчик супермена, с могучими мускулами, которые шевелились в ножнах его темной коричневой кожи, как живые звери с собственной волей), Силач являлся частью тесно спаянной семейной группы. Его отцом был Ракушка — странное существо с черепашьим панцирем и другими роговыми пластинами, защищавшими разные области тела, — а матерью — Пальцы (у нее их было в избытке). И Ракушка, и Пальцы любили своих детей и сумели вырастить троих сыновей — Силача, Прыгуна и Детку — в таком окружении, которое вынуждало мальчиков заботиться о своих братьях как о самих себе.

И потому представлялось, что Детку, как самого младшего из троицы (а он, казалось, всегда будет выглядеть ребенком, ибо перестал расти, когда достиг четырех футов, и хотя свидетельств его цветущей мужественности было вполне достаточно, дабы отмести опасения, что он не мутант, а просто недоразвитый, внешность его при беглом осмотре выглядела в точности как у нежного невинного младенца), надлежит охранять и защищать больше всех. В конце концов, имелся ведь Силач, чтобы присматривать за Прыгуном и Деткой, и Прыгун, чтобы сосредоточиться на одном Детке. И все-таки в один прекрасный день, когда все обстояло совсем тихо и мирно, они обнаружили, что Детка пропал.