Симфония тьмы

Кунц Дин Рей

Силач знал, что время уже пришло, и голова его была полна цитат из Семи Книг, которыми он пытался поддержать свою Мечту и дать ей плоть. Тело его буквально трепетало от благочестивой радости. Но его Мечта была видением последнего суда, воздаяния и справедливости, и разум его был полон такими словами: «И тогда пусть хромой поскачет, как олень, и язык глухонемого запоет, ибо в диких местах вскроются воды и ручьи побегут в пустыне. И иссохшая земля станет прудом, и в жаждущей стране забьют ключи; и в обиталищах драконов, где каждый гибнет, да будет трава с тростником и кустарником». Он — отец пророка. А пророк станет Спасителем.

В брюхе компьютерного врача открылся

второй проем, и оттуда с мягким гудением выкатилась колыбель с младенцем.

— Это правда! — воскликнул Силач, увидев дитя, но голос его прозвучал не криком, а почтительным шепотом.

— Доктор не лжет, — сказала Воробьиха. — Это великое существо, которое…

— Да-да, — остановил ее Дракон. — А теперь дай ему ребенка.

Она протянула младенца Силачу. Он думал: «Не напрасно рожден ты в муках, не на горе произведен на свет, ибо ты есть семя благословенного Господом».

…СЕМЯ БЛАГОСЛОВЕННОГО ГОСПОДОМ…

— И какое у него будет имя? — спросил Дракон. — Мы же не можем ждать, чтобы увидеть, каким он станет, когда вырастет. Некогда нам дожидаться, пока сможем дать ему имя по его особенностям.

— Гидеон, — сказал Силач.

— А это что значит? — спросил Дракон, поправляя покрывало на Незабудке, которая еще спала.

— В этом томе, — Силач показал на одну из Семи Книг Всеобщей Церкви, — сказано, что Гидеон был великим пророком в трех отдельных религиях, предшествовавших Всеобщей Церкви, и высоко чтимым после слияния.

— Пророк… — протянул Дракон. — Но имя смешное.

Он разразился было хриплым скрежещущим смехом, но словно поперхнулся, увидев лицо Силача. Ему показалось, что в лице этом светится безумие…

Глава 7

Гил, запеленатый, как мумия, в стерильные повязки, нанесенные набрызгиванием, одетый в чистую и высушенную одежду, еще сохраняющую запах неведомой моющей жидкости, брел по коридору вслед за Силачом. Раны его болели не очень сильно, потому что какой-то диковинный медицинский компьютер, оставшийся с довоенных времен, полечил их и обработал болеутоляющими средствами. Этот робот-доктор сказал, что в четырех местах пришлось наложить швы, но они самоудаляющиеся и рассосутся через пять дней, когда раны полностью заживут. Он даже гарантировал, что не останется шрамов. Но сейчас, несмотря на раны, надо было продолжать подготовку ко Дню.

— А кто такой этот Цыганский Глаз, к которому мы идем? — поинтересовался Гил, вприпрыжку догоняя Силача, который шел довольно быстрым шагом — ноги у него были и длиннее, и мощнее.

— Подожди — увидишь.

— Мне уже тошно это слышать, что ни спрошу — подожди, увидишь!

Силач, не сбавляя шага, бросил на него озадаченный взгляд, потом неуверенно улыбнулся. Ему нужна была послушная марионетка, а не личность, склонная к бурным проявлениям индивидуальности. Тон сына его сперва немного смутил, потом разозлил, но он сумел унять закипающий гнев, который уже искал себе выход, — в самом деле, никакой дисциплины…

— Да просто дело в том, что очень трудно объяснить, кто такой Цыганский Глаз, пока ты сам его не увидишь. Он тебе объяснит лучше, чем я. Вот увидишь…

Он тут же прикусил язык, но поздно — сказанного не воротишь.

Однако Гил предпочел не цепляться за слова.

Они шли дальше.

Какое-то время их окружали не тронутые разрушением коридоры, совершенно целые и такие аккуратные, что казались нереальными посреди полного разгрома, который они видели в других местах. Старые помещения здесь

были переделаны в жилища для популяров, и жители поддерживали это место в порядке. Верхние светильники, похоже, успешно заменяли собой солнечный свет, побуждая к росту змеистые лозы и бледные цветы, высаженные в тщательно обработанной и прополотой земле, которая заполняла длинные желоба вдоль обеих стен, — желоба эти прерывались лишь возле дверей в разные помещения.

Потом пол коридора пандусом пошел вверх, оставив позади общие жилые зоны, желоба и цветы, и превратился в плавную дугу. Они как будто шагали по внешнему ободу колеса, а жилые кварталы были спицами. Здесь тоже отсутствовали грязь и мусор, хотя стены стояли голыми, без всяких украшений, и были выкрашены в монотонный белый цвет, из-за которого глаза цеплялись за любое пятнышко, как за облегчение. Наверху пандуса Силач, приложив к замку ладонь, открыл дверь и шагнул в десятигранную комнату, одна стена которой была стеклянная, а на потолке плясал яркий зелено-голубой океан.

Гил ощутил, как у него сам собой раскрылся рот — вековая реакция на любое величественное зрелище, внушающее благоговейные чувства. Он стоял посреди комнаты и таращился на море. Оно было прекраснее всего, что ему довелось видеть в мире музыкантов. Собственно говоря, музыканты вообще крайне редко пытались создавать подобную красоту. Для них прекрасное означало прежде всего звук, а не форму и цвет. Цвета их зданий, одежды и предметов обихода были случайны и практически не связаны со звуковыми рисунками, образующими эти предметы. Но то, что он видел сейчас, намного превосходило по красоте все их звуковые конфигурации.

У него над головой танцевало зелено-голубое море.

— «И сказал Господь: разве волны моря не показывают лицо Бога?»

Силач самодовольно улыбнулся. Цитата так легко сошла с его уст, что Гил сразу понял: эта фраза не будит в нем никаких эмоций, он даже не может оценить ее поэтическое звучание. Слишком уж привычно и уродливо соскальзывали с его языка стихи Писания — точно стерильные продукты автоматического завода в полированный бункер.

Гил подошел к стеклянной стене и с удивлением уставился на открывшееся за ней зрелище. Он ожидал увидеть воду и морское дно, так как думал, что они находятся ниже уровня океана. Но они, оказывается, находились надморем! Эта прозрачная стена пузырем выдавалась над обрывом громадного утеса, на добрую сотню футов нависая над морем. Юноша посмотрел вниз — и у него голова закружилась, когда он увидел, что окно вплавлено в пол, а он стоит на толстом стекле, кроме которого ничто не отделяет его от воды (по крайней мере, ничто видимое).

Он висел над водой.

Океан перед ним простирался в бесконечность, скрываясь в сером движущемся тумане, который иногда заслонял воду. Время от времени в верхних слоях тумана вспыхивали молнии, отражением пульсирующие на воде. Гил, который видел это величие в первый раз, удивился, почему музыканты не построили Вивальди здесь, всего в миле или двух от того места, где стоит город сейчас. Ведь тогда у них было бы море и туманы…

Но тут пришла смутная догадка, что море может как-то ассоциироваться со Смертью. Оно вечное. Оно производит жизнь и провозглашает ее. Оно безгранично во времени и останется таким даже после того, как навеки исчезнут музыканты. Может, причина заключалась именно в этом? Хотя музыканты были странно увлечены Смертью, они не хотели день за днем видеть перед собой напоминание, что Смерть вечна, что это не просто эфемерная преходящая сущность, как они сами…