Символ Веры

Николаев Игорь Игоревич

Родригес шагнула к полусидящему Боскэ, провернув клинок в узкой ладони. Гильермо испытующе посмотрел на нее, ища на лице блондинки хоть каплю сострадания. Не из страха, а скорее странного, потустороннего любопытства - что чувствует тот, кому сейчас предстоит совершить убийство? И не увидел ничего, вообще ничего. Лицо девушки превратилось в серую грязную маску, на котором отразилась только усталость.

– Я действительно не знаю, - тихо сказал Боскэ, глядя, как пилообразный клинок приближается к нему.
– Я был монахом, доминиканцем... А сейчас... не понтифик. Но должен был им

стать.

Нож дрогнул. Глаза Родригес расширились, как у фарфоровой куклы.

– Сказочник, - хмыкнул фюрер.
– Режь.

Китаец тихонько простонал, держась за бедро - придерживать непосредственно пораженную часть тела было слишком больно. Ранения в ягодицы хоть и считаются «смешными», однако на деле весьма болезненны, а до прихода антисептики были еще и смертельно опасны гангреной. Чжиминю такая беда не грозила - рану щедро присыпали стрептоцидом, похожим на зубной порошок. Однако боль никуда не делась.

Нож дрогнул еще сильнее.

– Католичка, - буркнул Хольг, вытаскивая пистолет.

Щелкнул взводимый курок, запах стреляного пороха защекотал ноздри Леона - оружие естественно никто не чистил, времени не было. Фюрер прицелился было в голову монаха, но затем подумал, что так тело будет непросто опознать, и перевел ствол ниже, намереваясь прострелить шею.

– Стой!
– Родригес быстро положила ладонь прямо за затвор, пригибая пистолет ниже, к земле.
– Кажется, я его узнаю...

– Чего?
– не понял Хольг.

– Никак не могла понять, где видела его лицо... Его печатали в газете, неделю назад или больше. Это Гильермо Боскэ. И он в самом деле...

Родригес опустилась на колено и попросила:

– Благословите, святой отец.

Гильермо машинально осенил ее крестным знамением.

– Развелось попов, - прошипел Кот, у которого снова разболелась голова, так, словно две пули хорошо перемешали мозги в черепе. Контуженному смертельно хотелось спать и не хотелось решать новые проблемы.

Хольг спрятал пистолет, машинально оглянулся, как воришка, у которого в руках вместо ожидаемого кошелька с парой сантимов вдруг оказался бриллиант. Посмотрел на Боскэ.

– Так ты - будущий папа?
– растерянно спросил фюрер.

– Должен был им стать... наверное, - честно ответил Гильермо.
– А теперь и не знаю.

Хольг шмыгнул носом. Достал платок, обтер им лицо. Поднял воротник куртки, как будто озяб и нуждался в тепле. Фюрера и в самом деле знобило. Отчасти как естественная реакция на побоище, отчасти в силу оглушительного и окончательного понимания, в какое неприятное дело втянулась ганза. Он хотел было отозвать братву для совещания, однако оценил увечную команду и щелкнул пальцами, снова привлекая внимание Боскэ.

– Отодвинься подальше, - велел фюрер, и Гильермо поспешно исполнил указание.

Хольг подождал, пока Леон встанет на ноги и неверными шагами не отойдет. Затем негромко спросил:

– Что будем делать? Какие предложения?

Родригес отозвалась первой, крутя в руках так и не спрятанный нож:

– Он монах... и будущий папа.

По тону девушки было решительно неясно, то ли она преисполнена благоговения, то ли нет. Похоже, Родригес и сама еще не решила, что же следует сделать с попом.

– Убить его к чертям собачьим, как ты и хотел, - Кот, напротив, оказался прям и краток.
– Мы троих потеряли. Уже. И его точно будут искать дальше.

Хольг бегло скользнул взглядом по китайцу и оставшемуся в живых негру. Не столько спрашивая, сколько уверяясь, что сказать им нечего. Чжу и в самом деле промолчал, кривясь в болезненной гримасе. А вот чернокожий внезапно поднял руку, словно школьник, готовый ответить строгому учителю.

– Говори, - бросил Хольг.

– Денги, - вымолвил Бонга и взмахнул руками, осторожно, чтобы не дай бог никого не задеть.
– Много денги.

– Тупая черная обезьяна, - проскрипел Кот.

– А ведь он прав, - вдруг сказал фюрер.

– Командир, у нас троих уже недочет, - морщась выговорил пулеметчик.
– Мне башку подломили, узкоглазому отстрелили кусок жопы. И не отстанут. Тут большие люди интерес имеют. Мы для них что гильзы - смел в сторонку и забыл.

Кот перевел дух. Хольг молча ждал.

– Ты все верно хотел, кончить его здесь и кинуть жмура. Пусть там сами разбираются, - уговаривал пулеметчик.

– Друг, ты прав...
– выговорил фюрер, подбирая слова, как будто не спорил, а размышлял вслух.
– Только до конца не додумал. Тут интерес больших людей. И с нами никто не торговался, сразу открыли огонь. Смекаешь? Заказ был не только на попа. На всех, кто был с ним. Бросим мы его здесь или нет, даже если подарим в белой ленточке - нас все равно поубивают. Всех.

Кот шепотом выругался, щурясь и сжимая кулаки. На глазах у него выступили слезы, однако определенно не от сентиментальности. Скорее от боли, помноженной на злость.

– Падаль, - с чувством выдохнул пулеметчик, глядя на Леона, как солдат на вошь.
– Чтоб ты сдох.

– Он не виноват, - тихо сказала Родригес.
– Посмотри на него. Обычный сельский священник. Он же как щенок, ни жизни, ни крови не видел.

– А ты это Рыжему скажи. Или Мунису, - злобно выпалил украинец.
– На них и жизни, и крови хватило. Так хватило, что не унесли!

Кот обернулся к Хольгу.

– Правильно Рыжий говорил, ты нас ...

Пулеметчик осекся.

– Ну, давай, говори, - нехорошо прищурился фюрер.

Кот посмотрел на командира, затем на его спутницу, оценивая, чью сторону она примет, случись что.

– Да ничего, - махнул он рукой.
– Ничего...

– Дайте подумать пару минут, - негромко сказал, почти попросил Хольг. И только сейчас обратил внимание, что часы на руке треснули, остановившись.

Фюрер отошел в сторонку, снимая с запястья цепочку. Было темно и жарко. Сеть узкоколеек привязывалась не к пассажирам, а водокачкам, поэтому станций как таковых не предусматривала. Просто имелись места (обычно у населенных пунктов, но не обязательно), где можно было вскочить на притормозившую платформу, а затем так же покинуть ее. Так что сейчас выбитая почти на треть ганза стояла, по сути, в чистом поле, недалеко от перекрестка автомобильных дорог. Только будка, похожая на кассирскую, рядом с двумя нитями рельс, и больше ничего.