Символ Веры
Шрифт:
– Обещаю, - мрачно, однако искренне пообещал Фрэнк, отдаваясь на волю рук медика и помощников, которым предстояло донести патрона до авиетки.
Риман отошел на пару шагов, протер мокрое лицо платком. Солнце уже садилось, но жара стояла как полуденная. Тяжело, сильно пахло высохшей кровью. Слегка, однако уже вполне ощутимо - разложением. Ицхак носком сдвинул край шинели, посмотрел на спокойное лицо мертвого стрелка. Слишком спокойное, как будто мертвец просто прилег отдохнуть. Лишь аккуратная, почти бескровная рана над правым виском нарушала картину.
Кто же ты такой, кем был прежде?
–
Риман потер виски, поправил шапочку, чувствуя твердость контактов на лысине. Припомнил все сведения, что удалось собрать про ганзу и ее командира.
Хольг, он же Олег Солдатенков. Студент, затем солдат туркестанской милиции, затем наемник низшего класса, и наконец - жертва низкопробной пародии на «сафари». Живой мертвец, который, тем не менее, выбрался с того света. Фантастическая удачливость или все же невзгоды добавили мозгов прирожденному неудачнику?
«Где же ты, куда побежишь теперь? Постараешься использовать шанс или наоборот, избавишься от опасного живого груза? Или попробуешь торговаться?».
Допрос местных, скорее всего, ничего не даст. Вряд ли контрабандисты болтали направо и налево о своих планах. В банке можно было бы узнать больше, но туда врываться нельзя, к сожалению. Власти закроют глаза на то, что кто-то где-то пострелял, франки служат отличной повязкой на лице Фемиды. Но с финансовыми картелями связываться нельзя.
Без бихевиористов теперь не обойтись. Они соберут воедино все обрывки сведений о Солдатенкове, склеят из них образ человека, словно слепок его души. Препарируют искусственное альтер-эго, живущее в сложных таблицах и схемах доктора Фройда, и укажут, что сделает оригинал. Это будет очень дорого, настолько, что вряд ли удастся много заработать на этом контракте. Но репутация дороже.
И этого самого Олега, бывшего соотечественника, теперь придется казнить, демонстративно и страшно. Назидательно. Никому не нужно знать, в чем столкнулись «Деспер» и ганза. Но все должны увидеть, что никто не может пришить заячьи уши Ицхаку Риману ... да и Беркли тоже.
Риман усмехнулся и беззвучно пообещал сопернику:
«Я нашел тебя один раз. Найду и второй. Жди.»
* * *
Удар был сильный, настолько, что рот Боскэ сразу наполнился кровью, зубы хрустнули. Не удовольствовавшись содеянным, Хольг ударил еще раз, с другой стороны, как будто символизируя мудрые слова о правой и левой щеках, кои надлежит подставлять.
– Нож, - потребовал фюрер, не оглядываясь.
Родригес все поняла верным образом. В ее руке щелкнул складной подпружиненный нож. Целлулоидная рукоять была выкрашена в веселенький розовый цвет, а лезвие зазубрено так, чтобы даже легкий, неприцельный удар оставлял рваную рану.
– Я стрелять не буду, - тихо пообещал Хольг.
– Я тебя прирежу как свинью. Говори, кто ты такой? Кто за тобой охотится?
Боскэ молча смотрел на него снизу вверх. Монах как будто вышел из собственного тела и обозревал картину со стороны. Измученные грязные люди, совершенно безлюдный полустанок, полоски узкоколейки, убегающие вдаль под ущербной луной. И ощутимое дыхание смерти в каждом слове, каждом движении.
Они бежали... бежали так, словно за ними гналась сама Костлявая, да собственно так и было. Хольг понимал, что спасет их всех только скорость, поэтому, как только прогремели два выстрела, слившиеся в один, одним броском швырнул себя через пустую витрину. И побежал. И все остальные побежали за ним, в том числе и Боскэ. Никто не оглянулся на Максвелла, никто не стал проверять, может быть стрелок ганзы еще жив и нуждается в помощи. Жив и на ногах - догонит. А коли нет - значит не судьба. Секунды промедления означали верную смерть для всех остальных.
Наверное, в спаянных традициями и совместным долгом воинских подразделениях все по-иному. Но ганза таковым не являлась. И контрабандисты бежали к забетонированному пятачку, где даже не останавливалась, а просто притормаживала мотриса. Этот вид транспорта остался с прежних колониальных времен и пережил все - от полноценной железной дороги до тяжелых газойлевых автобусов-многоэтажек. Большинство работали на пару, а многие вообще на газовых генераторах и топливных брикетах.
Они успели. Гильермо думал, что его не возьмут, столкнув обратно, однако в последний момент Хольг протянул руку, помогая беглецу взобраться на ржавый борт. На следующие несколько часов ганза как будто забыла про монаха. У пулеметчика Кота снова открылись раны на голове, а китайцу шальная пуля скользнула по ягодице. Пока их перевязывали, пока пересаживались на старый убитый автобус, затем снова на мотрису, но уже другую...
Наконец Хольг обратил все свое внимание на Боскэ и похоже счастья тому с этого внимания не предвиделось.
– Я ... не знаю, - сказал Гильермо, сам удивляясь собственному спокойствию. Жизнь в стороне от собственного тела оказалась довольно удобной. Можно было не ужасаться обилию смертей вокруг, не обращать внимания на грязную и насквозь пропотевшую одежду. Бежать за попутчиками, придерживать бинт, которым заматывали голову Кота, пачкая пальцы в теплой и липкой жидкости. Это происходило не с ним, Гильермо Боскэ, а кем-то совершенно иным. И сейчас угроза как будто обтекала Леона сторонами. Это кому-то другому грозили ножом. И никакого страха, только безмерная усталость.
Хольг вздохнул и потер лицо, чувствуя, как на пальцах остается противный липкий налет от пота, смешанного с пылью. Ванна - это недостижимая сейчас роскошь, крана с водой здесь тоже наверняка нет, но хотя бы смоченный водой из фляги платок не помешает.
– Я ... не знаю.
Секунд пять юноша со стеклянным взглядом убийцы смотрел на монаха. И думал, насколько же он устал от всего этого.
– Кончай его, - снова вздохнул фюрер.
– У меня пальцы болят. Бросим покойника на видном месте, кому надо - найдут.