Символ Веры
Шрифт:
– Они сейчас закидают! Гранаты!
– голос китайца ощутимо дрогнул, кажется он ступил на грань, за которой уже поджидали истерика с паническим срывом. Родригес лишь презрительно хмыкнула.
– Кирнан, покажи нам искусство, - сказал фюрер.
– Иначе все здесь останемся.
Максвелл усмехнулся. Со странной мягкостью, как будто разговор шел не о жизни и смерти в разгромленной лавке, под прицелом вражеских стволов, а о призовом выстреле.
– Пулеметчик?
– вопрос был излишен в силу его бессмысленности, однако Кирнан любил точность в работе.
– Снайпер, -
– Это возможно их главарь. Убей его - и попробуем добежать до мотрисы, - фюрер еще раз глянул на часы.
– У нас минут десять.
Несказанное повисло в воздухе очевидным для всех знанием. Для всех, кроме Боскэ, разумеется. Китайцы и прочие азиаты могут быть хорошими солдатами. Да что там - и есть, чему доказательством трупы на окровавленном полу. Однако они не воюют без офицеров. Хочешь разогнать китайский отряд, как, впрочем, и негритянский - убей командира.
Если фюрер прав, то удачный выстрел возможно выиграет ганзе несколько минут или хотя бы мгновений, чтобы вырваться из ловушки. Если нет... это уже не имеет значения. Все равно погибнут все.
– Пуля на пулю, - осклабился Кирнан, крепче сжимая карабинчик. Оружие в его руках смотрелось карликовой пародией на реальное оружие. Особенно по сравнению с ужасающей эффективностью неведомого стрелка на башне.
Максвелл не то легко пнул, не то сильно толкнул носком ботинка монаха.
– А что, поп, скажи что-нибудь красивое, божественное. У тебя хорошо получается.
Гильермо смотрел на него снизу-вверх, мертвым, остановившимся взглядом на зеленоватом лице. На мгновение англичанину даже показалось, что монах отдал концы после таких переживаний. Но Леон был жив и в здравом рассудке. Он прошептал, кривя губы, словно от сильной боли, немыслимым усилием превозмогая ледяной ужас, сковавший члены и уста.
– Господь - Пастырь наш. Если пойдем долиною смертной тени, не убоимся зла, потому что Он с нами.
Неизвестно, слова Боскэ были тому причиной или какие-то личные мысли Кирнана, но лицо рыжего англичанина разгладилось, стало почти безмятежным. Теперь Максвелла было очень легко представить в твидовом пиджаке и кепке среди зеленых лугов родины. А старая армейская куртка наоборот, повисла на широких плечах, как на пугале.
– Каждому стрелку суждено сделать выстрел. Палить он может хоть каждый божий день, но по-настоящему человек стреляет лишь единожды, - произнес Кирнан, так, словно говорил с кем-то бесконечно далеким.
– Мне - не доводилось. Пока ты не загнал нас сюда.
– Мы же сейчас умрем!
– взмолился Хольг, всей шкурой чувствуя, как невидимый гранатометчик уже взялся за кольцо. Китаец Чжу тихонько и надрывно завыл, все так же не меняя позы, скрючившись, как молящийся грешник под ударами. Родригес закрыла глаза, молча шевеля губами, будто в молитве.
– Смотри на меня, командир, - с холодной жесткостью приказал рыжий стрелок.
– Смотри на мой настоящий выстрел.
И Максвелл Кирнан шагнул из укрытия, прижимая к плечу деревянный приклад маленького смешного ружьишка.
Глава 21
Ицхак испытующе посмотрел на Беркли. Затем на тело под старой шинелью, что лежало в стороне. Вздохнул и подумал, что с одной стороны все, что ни случается, все к лучшему. Теперь можно не ломать голову над неизбежным и крайне жестким обсуждением вопросов партнерства. И вообще тяжелый конфликт между совладельцами «Деспера» купирован, а возможно сам собой сошел на нет. С другой же - все очень, очень плохо...
Фрэнк сидел на перевернутом снарядном ящике, прижавшись затылком к стене дома, полуприкрыв глаза. Внешне «Скорпион» почти не изменился, разве что стал еще более бледен, а джинсовая рубашка топорщилась поверх плотной марлевой повязки. Беркли не то впал в прострацию, не то молча наблюдал за молчаливой суетой оперативного отряда Римана. Бойцы «Африки» вместе с нанятыми пинкертонами фотографировали поле боя, собирали гильзы и прочие улики, а также безуспешно опрашивали местных. Вернее - сначала вышибали двери, потом выкидывали жителей наружу и поверх стволов «скрипок» задавали вопросы, поскольку иначе общения совершенно не получалось.
– Ровнее держи и выше, - приказал Беркли, показав, что вполне в сознании. Китаец, державший на весу стеклянную капельницу, ощутимо вздрогнул и торопливо выполнил указание. «Скорпион» поджал губы, на вид темно-синие, словно у мертвеца. Собственно говоря, Беркли разминулся со смертью от силы на пару сантиметров.
Риман снова глянул на покойника под шинелью.
– Хороший был стрелок, - констатировал Ицхак.
– Жаль.
– Да, я живой. Повод для скорби.
Фрэнк говорил короткими словами, делая большие паузы, дыша мелко и часто - иначе было очень больно. Подрагивающие мертвецкие губы и расфокусированные зрачки указывали, что пациент залит по самые уши медикаментами - обезболивающим и тоником.
Риман скривился и даже чуть отвернулся в сторону, указывая, насколько неуместно и глупо подобное замечание.
– Жаль, - повторил он.
– Надо думать, это был отличный стрелок. Я бы его нанял.
Беркли вздохнул. Новый приступ боли уколол грудную клетку, ушел в ключицу, из-за нее выдох получился похожим на всхлип.
– Больно?
– внешне безучастно спросил Риман.
«Скорпион» помолчал и, наконец, ответил с неохотливой искренностью:
– Зверски.
И лед между старыми компаньонами рассыпался беззвучными осколками, хотя бы на время.
– Да, он был хорош, - все так же замедленно, с расстановкой выговорил Фрэнк.
– Кто бы мог подумать... Прирожденный снайпер в банде мелкого барыги...
– Я мог, - отрезал Риман, впрочем, без той язвительной иронии, что отметила общение коллег на станции «Африка».
– И я тебя предупреждал.
Фрэнк промолчал, поглаживая правой рукой левое плечо, обездвиженное болью в груди.
– Дай сюда, - приказал Риман китайцу с капельницей. Отметил про себя, что тот повиновался сразу и без рассуждений, даже не глядя на своего шефа.