Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Лавров Александр Васильевич

Теперь я знаю – все воображенье,Моя Шотландия, моя тоска! (227);Шотландия, туманный берег твой ‹…›Храни, Господь, Шотландию мою!(первая и последняя строки стихотворения) (165);Это уже не романтизм. КакаяТам Шотландия!(«Грустно, друг. Все слаще, все нежнее…») (258).

Образ Шотландии в поэтическом сознании Георгия Иванова порожден интимными переживаниями детской поры (в письме к В. Ф. Маркову от 11 июня 1957 г. поэт признается: «И Ватто и Шотландия у меня из отцовского (вернее, прадедовского) дома ‹…› весь вестибюль в том же имении, где я родился и прошли все летние месяцы моего детства и юности, был увешан английскими гравюрами ‹…›, где и шотландских пейзажей и “охотников в красных фраках” было множество ‹…›» [693] ), но насыщен и множеством литературных аллюзий и подтекстов. Среди них прежде всего художественный мир романов Вальтера Скотта, любимых Ивановым с детских лет: своим однокашникам

когда-то он объявил, что не «Иванов» он на самом деле, а «Ивангоев» (от «Ивангое» – «Ivanhoe», как в XIX веке принято было воспроизводить по-русски название романа В. Скотта «Айвенго» и имя его главного героя), [694] – а также западноевропейская и русская романтическая баллада: образец стилизации этого жанра у Иванова озаглавлен «Шотландская баллада» (1916), причем положенный в сюжетную основу фольклорный мотив обручения с мертвым женихом, щедро обыгранный литературой романтической эпохи (прежде всего «Ленора» Г. А. Бюргера и ее переложения у Жуковского), дополнительно окрашивается вальтерскоттовскими ассоциациями: Беверлей, убитый жених, напоминает о Веверлее, герое одноименного первого романа («Waverley») из «шотландского» цикла В. Скотта (в ныне утвердившемся русском написании – «Уэверли»).

693

Марков Владимир. О русском «Чучеле совы». С. 391. Фрагмент из этого письма В. Ф. Марков приводит в статье «Русские цитатные поэты» (Марков Владимир. О свободе в поэзии. С. 232).

694

См.: Арьев А. Ю. Пока догорала свеча (О лирике Георгия Иванова) // Иванов Георгий. Стихотворения. С. 20.

«Шотландский» мотив у Георгия Иванова вбирает в себя и более актуальные литературные параллели. Тоска и моя тоска, дополнительно интимизирующие воспоминания поэта о стране, в которой он никогда не был, вызывают ассоциации с «Моей Тоской», стихотворением, завершающим посмертный сборник Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец» (1910). Среди «элементов сотворчества», выявляемых при параллельном рассмотрении поэтических текстов Иванова и Мандельштама, [695] – оссианический мотив: поэмы Оссиана, легендарного барда кельтов, воссозданные шотландцем Джеймсом Макферсоном, опять же в их многообразной рецепции русской поэзией преромантической и романтической эпохи; [696] стихотворение Мандельштама (1914):

695

См.: Тоддес Е. А. Наблюдения над текстами Мандельштама // Тыняновский сборник. Вып. 10. Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 300–305.

696

См.: Левин Ю. Д. Оссиан в русской литературе. Конец ХVШ – первая треть XIX века. Л., 1980.

Я не слыхал рассказов Оссиана,Не пробовал старинного вина;Зачем же мне мерещится поляна,Шотландии кровавая луна?И перекличка ворона и арфыМне чудится в зловещей тишине;И ветром развеваемые шарфыДружинников мелькают при луне! [697] –

отзывается у Георгия Иванова сочетанием тех же образов:

То бледное светило ОссианаСопровождает нас в пустом краю(«Мы зябнем от осеннего тумана…») (229);Я слушал музыку, не понимая,Как ветер слушают или волну,И видел желтоватую луну,Что медлила, свой рог приподымая.И вспомнил сумеречную страну,Где кличет ворон – арфе отвечая ‹…›(«Я слушал музыку, не понимая…», 1920) (228).

697

Мандельштам Осип. Полн. собр. соч. и писем: В 3 т. М., 2009. Т. 1. С. 77.

Сонет Иванова «Я вспоминаю влажные долины…», непосредственно соотносящийся с образчиком гиперцитатности, стихотворением «Полутона рябины и малины…», включает в круг своих подтекстов, наряду со словесным, живописный цитатный пласт: представляя собой, по наблюдению его интерпретатора, «непосредственное воспоминание лирического героя о шотландской природе, ‹…› скорее всего оно является экфрастическим описанием живописного полотна в духе Томаса Гейнсборо, чье имя упоминается в последней строфе». [698] Ностальгическая ретроспекция на «шотландскую» тему по ходу своего развертывания подводит к английскому портретисту и пейзажисту XVIII века, с Шотландией, однако, непосредственно не связанному (жившему в юго-восточной Англии – в Сэдберри и Ипсвиче, а также в Лондоне):

698

Рубинс Мария. «Пластическая радость красоты». Экфрасис в творчестве акмеистов и европейская традиция. СПб., 2003. С. 269.

Я вспоминаю влажные долиныШотландии, зеленые холмы,Луну и все, что вспоминаем мы,Услышав имя нежное Алины.Осенний парк. Средь зыбкой полутьмыШуршат края широкой пелерины,Мелькает образ девушки старинной,Прелестный и пленяющий умы.Широкая соломенная шляпа,Две розы, шаль, расшитая пестро,И Гектора протянутая лапа.О, легкие созданья Генсборо,Цвета луны и вянущей малиныИ поцелуй мечтательной Алины!(196)

Лирическая героиня этого стихотворения пришла из «золотого века» русской поэзии – из романтической баллады Жуковского «Алина и Альсим» (1814; перевод из французского писателя XVIII века Франсуа Огюстена Паради де Монкрифа) и из стихотворения Пушкина (1819), в котором пасторальный мотив благодаря образу волынки («Когда к ручью волынкою печальной // В полдневный жар он стадо созывал») приобретает шотландскую окраску; первая строфа сонета Иванова таит в себе «воспоминание» о начальных строках пушкинского стихотворения:

Там у леска, за ближнею долиной,Где весело теченье светлых струй,Младой Эдвин прощался там с Алиной;Я слышал их последний поцелуй.Взошла луна – Алина там сидела,и т. д.

Та же «шотландская» Алина, но уже в сочетании с упомянутым в приведенном сонете английским живописцем, возникает в еще одном опыте экфрастической поэзии – вышедшем из-под пера старшего современника Георгия Иванова, умершего в ранней юности Юрия Сидорова (1887–1909) – поэта, начинавшего свою деятельность в кругу московских символистов, – в стихотворении «Сентиментальный сон»:

Ах, не было ль в этом обмана,Тумана влюбленного сна?Ужели всё греза одна?Я видел – проходите выПод сенью весенней листвыПо парку зеленому рано.Вот вижу – любимица злая,Свой выгнув упругий хребет,За вами ступает вослед,Надменно ступает борзая.Цветет, разливает куртинаФиалок лиловый огонь…Ах! Узкая ваша ладоньВедь тоже цветок, о Алина!Орешник склонился к вам гибкий…Я вам говорил про любовь,Но тонкая дрогнула бровьНасмешкою нежной улыбки.Зачем так уходите скоро?Прости, милый сон мой, прости!..Ах! снова могу вас найтиЯ лишь на картине Гэнсборо!.. [699]

699

Сидоров Юрий. Стихотворения / Вступ. статьи Андрея Белого, Бориса Садовского, Сергея Соловьева. М.: Альциона, 1910. С. 35. Подробно о Ю. Сидорове см. в наст. изд. (С. 204–225).

Помимо условно-поэтической Алины в сочетании с Томасом Гейнсборо, стихотворения Георгия Иванова и Юрия Сидорова роднят и другие сходные экфрастические детали: парковый ландшафт, цветы (Две розы – Фиалок лиловый огонь), собаки (Гектора протянутая лапа – Надменно ступает борзая), общий пассеистический колорит сна – грезы – воспоминания. При этом Алина – героиня не только приведенного выше, но и целого ряда стихотворений Сидорова, ретроспективно окрашенный образ его музы. «Этот идеал своей любви, любви чисто-человеческой, свободной от мистицизма, античной, пушкинской любви Юрий Сидоров украсил отныне неизгладимым со страниц нашей лирики гармоническим именем Алины», – писал в очерке о покойном друге Сергей Соловьев. [700] Образ, восходящий к тем же источникам в русской поэзии, что и у Георгия Иванова, Сидоров сопровождает дополнительными обертонами, восходящими то к романтической балладе («Кто в темной зелени аллей // Зовет меня, стеня, рыдает: “О, рыцарь мой, спеши скорей, // Колдун Алину похищает”»), то к стилизациям под галантную поэзию рококо («Какая странная отрада // В исходе лета, ясным днем // Среди зеленых кленов сада // Сидеть с Алиною вдвоем!»), то к классической идиллии; примечательно при этом, что идиллический возлюбленный Алины носит имя Жорж («В притворном, плутовском испуге // Грозишь мне: “Слушай, Жорж, не тронь”»), [701] с которым Юрий (Георгий) Сидоров, безусловно, соотносил себя и на которое отзывался также Георгий Иванов, именовавшийся «Жоржем» и «Жоржиком» в петербургской литературной среде 1910-х гг.

700

Сидоров Юрий. Стихотворения. С. 21.

701

Там же. С. 28, 31, 34.

Георгий Иванов неплохо знал поэтическое творчество не только великих, но и малых своих современников (в его стихах установлены, например, реминисценции из такого безвестного поэта, как Виктор Поляков [702] ). Сборник стихотворений Юрия Сидорова едва ли мог оказаться вне его поля зрения: книгу выпустило в свет престижное московское модернистское издательство «Альциона», имена Андрея Белого, Бориса Садовского и Сергея Соловьева, вынесенные на обложку, побуждали к знакомству с писаниями патронируемого ими автора; сборник Сидорова заметил и отрецензировал в «Аполлоне» (1910. № 10) Николай Гумилев, указавший на незрелость и подражательность стихотворных опусов покойного поэта, но в то же время и на «свои темы», обозначившиеся «основные колонны задуманного поэтического здания», среди которых – «Англия Вальтер Скотта». [703] Суждения синдика «Цеха поэтов» Георгий Иванов, рядовой участник этого объединения, не оставлял без внимания.

702

Иванов Георгий. Стихотворения. С. 637 (примечания А. Ю. Арьева).

703

Гумилев Н. С. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 113.