Синдикат
Шрифт:
Microsoft Word, рабочий стол, папка rossia, файл sindikat
“...у дочери в новой школе – настоящая математическая драма: строгий учитель. “Мама, он никому не ставит высокой оценки, никому! Кроме Соколих, конечно”. – “Кроме кого?” – “Ну, Янки и Надьки Сокол”... – “Видишь, значит, если девочки стараются...” Она, возмущенно: “Ну ты скажешь, тоже! Они, наоборот, ни черта не стараются! Просто они – математические гении!”
– “Прямо так уж и гении!”... – “Конечно, гении, самые настоящие! И учитель говорит, что они – уникальное явление природы. Знаешь, как они считают в уме?! Это просто цирк! Они даже угадывают логическое продолжение задачи! Он еще пишет на доске условия, а они уже хором говорят ответ!”
Надо бы полюбопытствовать у Яши – что за двойное уникальное явление природы он вырастил без женского глаза... Вообще, эта школа при израильском Посольстве – тоже уникальное явление: детей во всех классах, если не ошибаюсь, – всего человек сорок. У дочери в классе – семь человек. Это сплоченная семья, со своими напряженными отношениями, с постоянными
Кстати, в первый же день обустройства в новой квартире Ева вытащила из своего рюкзака бесформенную кучу бело-голубого тряпья.
– Что это?!
– Наш флаг! – тон упрямый, угрюмо-гордый. – Знаешь откуда? С кнессета!
– Что?! Ты с ума сошла?!
– Да, да! Мне Михаль одолжила на Россию. У нее дядька – завхоз в кнессете. А это флаг старый, списанный... выцвел, конечно, и немного дырявый, но я заштопала...
– И где же мы его вывесим в Спасоналивковском переулке? – бессильно осведомилась я.
– Нигде. Буду им укрываться...
– Что?!
– Укрываться! – отрезала она тоном, исключающим продолжение учтивой беседы.
Тем не менее глаза шныряют по сторонам, старшеклассники по пятницам собираются в “Шеш-Беш” – забегаловке на Ордынке... Все уже совершили по нескольку экспедиций на “Горбушку”, понакупили дешевых дисков и кассет... Вообще потрясены и подавлены “дистанциями огромного размера”... Я, кстати, тоже – после десяти лет отсутствия, – до известной степени, потрясена и подавлена этими дистанциями...
...Любопытно наблюдать за собой, за изменениями в отношениях с Россией... Вчера мы говорили на эту тему с Яшей Соколом. У него – художника, человека впечатлительного, – свои счеты с родиной. Рассказал, как в восьмидесятых годах у себя в Подольске стал свидетелем сцены, забыть которую не смог никогда.
Это было время, когда в Подольский госпиталь привозили тяжелых раненых из Афганистана... Их оперировали, ампутировали конечности, многие ребята просто оставались обрубками, – без ног, с одной рукой. Потом долго они приходили в себя, – учились выживать, как-то справляться с бесконечной тоской...
Однажды несколько этих ребят нашли себе девочек и пригласили в кино. Как только они выкатились в своих колясках за ворота госпиталя, – откуда ни возьмись, появился наряд милиции и стал загонять их обратно. Сначала они удивились, шутили, говорили – вы что, братаны, мы же не в тюряге, вот, с девушками в кино впервые выбрались, фильм хотим посмотреть...
Но те – видно, у них был приказ, – стали напирать, загоняя калек обратно в ворота. Стране нельзя было показывать уродства войны.
И тогда раненые бросились в рукопашный бой. Они дрались костылями и палками ожесточенно, яростно... Драка была в самом разгаре, когда прикатил вызванный взвод солдат на грузовике, те набросились на калек, покидали их в кузов вместе с костылями, колясками, палками и куда-то повезли...
И пока он рассказывал, я вдруг поняла, – что меня мучило все эти годы. Я пыталась определить и обозначить словами разницу в душевном моем осязании двух моих стран – Израиля и России. Вся моя жизнь в Израиле, предметы, пространство и люди, – все, что меня окружает там, – была и есть ослепительная сиюминутная реальность. Все, что было со мной в России, что происходит сейчас и будет когда-либо происходить – все это сон, со всеми сопутствующими сну приметами.
И между прочим, я опять стала видеть сны – а ведь в последние годы засыпала и мгновенно просыпалась утром, готовая начать день с того места, на котором остановился для меня вечер. Опять стали сниться давно умершие люди, приносящие в сон давно забытые обстоятельства своих жизней. События дня и новые лица странно тасуются в моих нынешних снах с давно отошедшими в прошлое людьми и разговорами, словно российское, лунное полушарие моей жизни (прежде заслоненное ослепительным светом Израиля), зашевелилось, подтаяло, побежало мутными ручейками...
И еще: никогда не могла понять психологии двоеженцев. И только когда вернулась в Россию и стала снова с нею жить, поняла: ты любишь в данный момент ту, которая перед глазами, но думаешь о той, которой рядом нет...”
Глава шестая
Будни спонсора
Меж тем я огляделась...
Да, мой предшественник говорил чистую правду: уже явились ко мне несколько писателей с объемистыми рукописями, уже выросли на моем столе две башни из папок с революционными проектами. Уже потянулись вереницей странные субъекты с бегающими глазами и более чем странными идеями...
Я уже выдержала первую, пробную атаку Клары Тихонькой, знаменосца и идеолога общественного фонда “Узник”. (Остроумный Яша каждый раз переименовывал этот фонд то в “Хроник”, то в “Циник”, то в “Гомик”...)
Она и выступала, как знаменосец, откидывая голову с высоким седым коком волос над открытым лбом Сованаролы – и голосом, поставленным и ограненным неисчислимыми собраниями, заседаниями, комитетами, протоколами и голосованиями, – вопрошала, требовала, взывала и обличала. За ней крался Савва Белужный на мягких лапах. Пара была классической, из старинных площадных комедий. И работали парой: Клара нападала, обвиняла, вымогала, Савва – стеснительно улыбаясь, – перечислял отборные проекты общества “Узник”. Я, как профессиональный музыкант, сразу оценила этот безупречный дуэт.
Ключевым
– Если мы не соберем нужной суммы на проведение этого семинара, это станет настоящей катастрофой для будущего российских школьников! – торжественно провозглашала Тихонькая.
– Катастрофу, и еще раз Катастрофу, и тысячу раз – Катастрофу должны мы поставить во главу угла на уроках истории, – проникновенно вел Савва свою партию...
– Вчера весь день занималась Катастрофой... Все на мне, все на мне... Вы не представляете, как я устала!
Уже и несравненная Эсфирь Диамант прислала несколько видеокассет со своими концертами. Эта работала грубо, как водопроводчик.
– Люблю-у-у! – говорила она стонущим голосом. – Все ваши книги люблю, и все! Нет сил, плачу, рыдаю, и все! Подарите мне книжку, умоляю! Любой из ваших романов! Мне тут давали читать на ночь – я хохотала, как дикая! Нет сил, – хохочу, и все! Подарите, солнце, – как раз на концерте, вот, что мы с вашей помощью проведем в зале “Россия” за плевые тыщ двадцать баксов... Я посвящу вам песню! Прямо со сцены. Вы знаете мою песню “Скажи мне душевное слово?” Нет?!! О, я подарю вам диск, будете слушать и обливаться слезами!!
Фира Ватник, сама себе менеджер своей раззудись-карьеры, давая интервью, никогда не забывала упомянуть, что в семидесятых годах боролась за выезд, сидела “в отказе”, пострадала за отпусти народ мой. Странно, что ни один интервьюер сейчас не догадывался задать столь естественный вопрос: – и вот, ныне, когда каждый, кто стремился уехать, может осуществить свою мечту?! – недогадливый народ интервьюеры, или слишком деликатный...
Самое поразительное, что и дуэту о Катастрофе, и душевному слову, я обещала денег. Вернее, обнаружила, что обещала, – когда осталась одна. И поняла, что переношу на этих людей те мои привычки и принципы, коими руководствуюсь в частной жизни. Мой дед всегда говорил мне – если человек просит, надо дать. Поэтому я никогда не отворачиваюсь от нищих, от уличных музыкантов, не отказываю агентам всевозможных благотворительных фондов, добровольцам из различных организаций по борьбе с болезнями, одиночеством, самоубийствами и прочими напастями человеческого рода. Я охотно приглашаю в дом мальчиков в вязаных кипах, с мешками за спинами, которые по пятницам собирают по людям еду для бедных семей, и бросаюсь открывать кухонные шкафы, собирая пакет с провизией.
Все это не имеет никакого отношения к моим особым душевным качествам, которых нет. Я знакома с несколькими, весьма жесткими и несентиментальными людьми, ведущими себя в подобных случаях так же. Все дело во врожденном чувстве высшей субординации, когда ты знаешь, что любой человек, возникший на твоем пороге или подошедший к тебе на улице, – это не случайность, а посланец.
Словом, в начале службы я по привычке принимала за посланцев всех людей, добивавшихся встречи со мною... Когда же огляделась и стала чуть-чуть разбираться в здешней ситуации, – подобралась, насупилась и приняла круговую оборону.
В то же время, явившись по приглашению на открытие какой-то международной конференции по иудаике, я впервые очутилась в гуще научного мира, который, как выяснилось, за время моего отсутствия в России возродился, пророс, разветвился и ныне цвел и плодоносил, – и сразу свела знакомство с несколькими в высшей степени симпатичными, талантливыми и трогательными людьми...
Бессребреники, рвущие жилы ради науки, – их легко было отличить от других: они не умели просить денег. Их безуспешно обучали этому киты из УЕБа, субсидирующего научные проекты. Для этого организовывались специальные семинары по фаундрейзингу, на которых активные дамы-умелицы читали с утра до вечера лекции по обучению многим, сравнительно честным, способам отъема денег у спонсоров. Профессора конспектировали все эти советы, возможно, даже зубрили уроки дома... Ничего не помогало!
Вот как просил денег на уникальные научные проекты профессор Абрам Зиновьевич Ланской – светило в мировой иудаике, автор многих книг, умница и человек. Он поднимался. Одергивал старый пиджак. Прочищал горло. И говорил: – Я Абрам Ланской, профессор, доктор наук, специалист по античному периоду еврейской истории... Дайте денег!
Когда мы познакомились поближе, я многое поняла:
Абраша Ланской привык думать о смерти эпически-спокойно, и даже дружественно. В принципе, ему не нравилось – жить. Но, будучи обязательным и академическим человеком, он относился к жизни, как к профессиональному заданию, и – жил. Хотя с удовольствием прекратил бы это глупое занятие в любую минуту. Профессиональная научная сфера (античность) и некоторые традиции величественного, исполненного достоинства ухода из жизни древних предрасполагали профессора Абрама Зиновьевича Ланского к академическому взгляду на эту проблему.
Когда, бывало, в университет являлся какой-нибудь миллионер из горских евреев, в молодости купивший диплом филолога и в память об этом дипломе желавший вложить деньги в издание “кого-нибудь стоящего”, Абраша говорил ему:
– Советую вам обратить внимание на труды античных авторов... У них бесконечно много достоинств. Во-первых, имена эти проверены временем... Во-вторых, у них нет родственников... И в-третьих, они прекрасны хотя б уже тем, что давным-давно умерли...
Тут его голос обычно мечтательно зависал... лицо разглаживалось, глаза заволакивала нездешняя дымка.