Синдром синей бороды
Шрифт:
Ответ найти легко, да беда в том, что любой ответ — фальшь. Перед собой, прежде всего. Ну, столкнет он Лику с Ярославом, вбив таким образом клин меж отцом и сыном, любовницей и любовником, а где то сладкое удовлетворение, что рождается лишь от мысли реванша? С Верой понятно — не жаль, и чтоб не сделал — мало. С Машей? Девчонка умна и достаточно сильна, чтоб любые невзгоды принять как урок, и поднятся после любого толчка в спину, даже после нокаута. Нет, ее тоже не жалко. Егор? А для него и жалости нет, лишь глубокое сожаление о том, что он — брат. Ярослав? Вопрос решенный. А вот Лика…
Странная девушка. Ходит к знакомым психологам Вероники, устроена в семью Грековых, как протеже Егора. Нравиться Ярославу, но категорически не нравиться Вере. Маша же к ней относиться холодно, но ровно, как к прислуге, не смотря на то, что возраст девушек приблизительно один. Да и похожи в чем-то: высокие, стройные… Стоп! Книга захлопнулся в руках Вадима, от пронзившей мужчину догадки: а если Лика — дочь Егора?
И тут же Греков качнул головой — невозможно. Брат любит своих детей, гордиться ими, и при случае всегда рассказывает о их достижениях, неудачах, взлетах и поражениях. Если б Лика была дочерью Егора, Вадим бы о том знал. Да и не стал бы брат устраивать внебрачного ребенка в свою семью, не настолько он глуп, наоборот, слишком просчитан.
А любовницу, пожалуй пристроить мог, если та бывшая или будущая. Если отношения загасли, а чувство долга или надежда на продолжение осталась. Или если Лика нравиться, но не дается…
Бред.
Тогда кто ты, Лика — Ларика? Прототип Куприновской Олеси?
Вадим посмотрел на книгу в своих руках — а ведь именно Куприна он и взял с полки брата. Мистика?.. Да нет. Рядовая случайность коих по десятку в день.
А если впасть в детство и получить ответ старым способом, открыв любой том наугад? Нет, Куприн не подходит, лучше что-нибудь нейтральное.
Вадим встал и, положив том на место, закрыл глаза, положившись в выборе на интуицию. Рука вытянула толстую книгу. Вадим открыл глаза — Три века русской поэзии. Ага, ага — подходит. Итак, вопрос: кто ты Лика? Закрыл глаза и открыл книгу.
Палец ткнул наугад.
`Шептали мольбу ее бледные губы, рука подаянья ждала.
Но плотно мы были укутаны в шубы, нас тройка лихая несла,
снег мерзлый взметая, как облака пыли…
Тогда в монастырь мы к вечерни спешили'
Прочел Вадим холодея. Ему стало страшно и стыдно. И не было больше вопросов и не нужны были ответы, и больно от одной мысли, что он готов был вписать ничего не ведающую девушку в свое уравнение мести.
Минута другая размышлений и Греков убрал книгу, и выгнал из головы ненужные сантименты. Мистика ему сейчас не нужна, а жалость — не по карману.
`Вообще-то я нормальная. Абсолютно. Просто по голове тюкнутая', - подумала Лика, глядя на себя в зеркало и нащупала неровный рубец над виском. Он тянулся почти ото лба и до затылка, но густые волосы, её и мамина гордость, надежно скрывали след беды. На теле. В душе рубца так и не образовалось. Ни мама, ни Егор Аркадьевич, и заботливый медперсонал, ни светила психиатрии и психологии не смогли подшить эту рану, и она постоянно давала о себе знать.
Девушка панически боялась машин, темных улиц, закрытых дверей, замкнутого пространства. В её квартире всегда горел свет — так она гнала страх и тьму.
Дверей нет, кроме двух, закрытых крепко, на замки — входная, и мамина. За ней маленькая комнатка, в которой жила и умирала Ликина мамочка. Жила ради дочери и умерла из-за неё. Жила, не видя ничего хорошего, и умерла, так и не узнав вкуса покоя, счастья. Она всегда работала, и никогда не жаловалась. Девушка не помнила, чтоб она плакала, исключая те дни, что Лика лежала в больнице, и не помнила, чтоб мама сильно радовалась, опять же исключая тот день, когда девушку выписали.
`Я никогда не отплачу ей за заботу и любовь, как мечтала. Не согрею в своих ладонях огрубевшие от работы руки, не прижмусь к ней, ища спасения от бед и печалей, не заберу ее усталость и заботы. Не смогу помолиться о здоровье, выпросить долгих, благоденственных дней жизни.
Что она видела в этой жизни? Тяготы одиночества, суету и вечные, неразрешимые проблемы: что приготовить, где купить подешевле продукты и вещи, и у кого занять на это денег?
Лика сморщилась и прикрыла глаза ладонями: `Не хочу об этом думать, не хочу'! А глаза уже щиплет от слез и они, преодолевая решимость хозяйки, льются из глаз.
`Нет, уходите! У меня все хорошо! Я счастлива, свободна и… одинока.
Не надо думать об этом'! — всхлипнула и попыталась найти менее зыбкие аргументы собственного благополучия: `У меня есть квартира и работа — кров и пища. Да! Уже лучше! У многих нет и этого, у бомжей, например. А еще Бог дал мне шанс начать новую жизнь. Переосмыслить свои поступки, и став более терпимой, не творить зла мыслями и делами. Он дал мне вчерашний день и сегодняшний. Дал солнце и дождь, запах осени и улыбки прохожих. Он свел меня с семьей Грековых…. и с Вадимом'.
Девушка облегченно вздохнула, улыбка раздвинула губы. Слезы высохли.
Правильно — кивнула сама себе: не зачем плакать. Пока ей есть ради чего жить, печалиться не зачем, а мама… `Надеюсь ей там хорошо, много лучше чем здесь. И она видит меня и радуется, и помогает. Не удивлюсь, если Вадим ее рук дело'.
И закусила губу, чтоб вновь не расплакаться, открыла шкафчик, где хранилась аптечка. Выпила две таблетки валерианы, умылась и пошла одеваться. Пора на работу, а то, пожалуй, начнет думать дальше и уже не остановит слез. Она взрослая, самостоятельная женщина, и достаточно сильная, чтоб суметь держать себя в руках.
И не сумасшедшая, а самый обычный человек, нормальный до оскомины.
— Скучаете, дядя Вадим? — спросила Маша, усаживаясь в соседнее кресло.
— Нет, тебя жду. И почему дядя Вадим? Мы же договорились — Вадим.
Маша смущенно улыбнулась:
— Мама.
— Здесь мамы нет.
— Да, но…
— Намекаешь на то, что я слишком стар для Вадима? — улыбнулся мужчина.
— Нет, вы не старый. Наоборот, — Маша хотела сказать комплемент, да осеклась: неизвестно, как гость его воспримет.