Синее безмолвие
Шрифт:
— А вот еще одна тайна моря. — Иван Трофимович пододвинул Прохору отпечатанную латинским шрифтом газету и ткнул пальцем в заметку, обведенную красным карандашом. — Это «Таймс геральд» за одиннадцатое февраля пятьдесят третьего года. Читай! Не читаешь по-английски? Тогда я переведу… В Коломбо, пишется здесь, на буксире приведен слегка поврежденный теплоход «Холчу», на котором имелись большие запасы продовольствия, воды и топлива. Все пять человек его команды загадочно исчезли в море. На камбузе была приготовлена пища. Несмотря на сломанную мачту, «Холчу», имея груз риса, хорошо шел среди волн. Обычно это судно совершало регулярные рейсы между Андаманскими и Никобарскими островами. Что случилось с пятью членами команды — неизвестно. Судно было обнаружено три дня назад английским грузовым суднам в двухстах милях от Никобарских островов…
Необычайные морские истории, очевидно, случаются не только в мирные, но и в военные годы, — многозначительно сказал Иван Трофимович, закончив чтение заметки.
— Вы считаете, что «Катюша» стала жертвой такого случая?
— Кто вам это сказал?.. Я, может быть, считал бы, если бы… Если бы, как говорит один мой хороший знакомый, во-вторых, я абсолютно верил в то, что в трех выше приведенных случаях имели место только морские чудеса, а не происки каких-нибудь ловких пройдох, а во-первых, если бы некоторые совершенно реальные документы не заставляли мои извилины работать в другом направлении.
— Вот как!
— Да, дорогой Демич-младший, вот так!
Он аккуратно сложил вчетверо вашингтонскую газету и положил ее в темно-синюю папку. Потом достал оттуда несколько листков с густым машинописным текстом и подал Прохору:
— Почитай-ка вот это. Бери смелее, это вольный пересказ показаний одного немецкого завоевателя, подстреленного партизанами недалеко от Балаклавы.
«Я его, стерво, перевязав чистым бинтом. Я его, подлюгу, накормыв с той пайки тушонки, которая нам до конца месяца осталась. Хотив с ним по-хорошему потолковать, а он, падло, мовчыть, прикидывается, будто нашего языка не понимает. А как же он не понимает, як я на свои вуха чув, колы он требовал у тетки яйки и млеко и грозился, если она не даст, доложить начальству о том, что тетка эта партизан переховует. Я его и так и сяк уговаривал, да фриц оказался совсем несознательным. Тогда я вынул пистолет и заявил, шо як он не перестанет серость свою показывать и в два счета не вспомнит российскую чы украинскую мову, то я должен буду тут на месте его прикончить, бо такие необразованные фрицы нам и в штабе не нужны, а возиться мне с ним николы. Цей фриц тоди меня дуже хороше зрозумив и мову хутко всю як є спомнив. Правда, вин довго ще заикався и поглядав на мой пистолет, но разговор пошел по-хорошему. Так от, он мне доложил, як на духу, что в конце мая, колы наши еще не оставляли Севастополя, в Форос прибыла итальянская автоколонна в составе одной легковой машины и мотоцикла, трех чы четырех автобусов и автоцистерн, трех чы четырех тракторов, десяти тягачей и стольких же автоприцепов, да еще десять кораблей на автотяге. Я був не поверил нащет кораблей и напомнил тому фрицови, що брехунив нам у штабе тоже не надо, и знову выйняв из кармана пистолет, но фриц побожился своими детьми, шо говорить чисту правду и сказав, шо як вин брешет, то его и в штабе расстрелять успеют, и мне, значить, торопиться никуды. Командует этой автоколонной якийсь капитан третьего ранга Ленци чи Ленце, а всего в колонне пять офицеров и почти полсотни унтеров и рядовых. Полоненный фриц служит в немецкой саперной роте, котрий було приказано построить деревянный помост с рельсами; по ним и были спущены те корабли на воду.
После того, як я пообещал сохранить дороге ему, як згадка про перебування в соняшному Крыму, жыття, сховав пистолет и налыв с нашего энзе пившклянки спирту, фриц совсем подобрел, развязал язык и оказался добрым таки звонарем. Он начал даже хвастаться, шо як я доведу его до штаба, то мне неодменно дадут орден за него, бо италийська колонна есть очень важная штука, потому как не успела она появиться в Форосе, а туда уже понаехало немецкое и италийское начальство из Ялты и Симферополя, был даже командующий немецкими военно-морскими силами в Черном море. А 31 мая сюда приехал командующий всеми фашистскими вооруженными силами в Крыму генерал фон Манштейн. Генерал кричав, як одесский биндюжник, на командира колонны и ще на якогось Форцу, лаяв италийцев безмозглыми стратегами и самотопами, казав, що он не променяе пары обмоток и черных ботинок на ногах немецкого егеря на весь италийский подводный флот и якшо русские перехватят грязную лоханку, то он, Манштейн, буде навить радый и при перший зустричи покаже адмиралу Деницу дулю.
Товарыщ капитан, — писал далее неведомый автор, — я ничого не разбыраюсь ни в италийский стратегии, ни в манштейновий дули, шо тут и до чого, то вы с фрицем сами побалакаете. Прошу прислать за ним, а то я не могу отлучиться от своего задания, послать его к вам не с кем, а один он не дойдет — сознания маловато, да и дороги не знает».
— Ну как? — спросил Иван Трофимович, когда Прохор окончил читать.
— Очень интересно. Только я никак не пойму, какое имеет отношение это письмо к «Катюше»?
— Оно имеет отношение к немецким и итальянским подводным силам. Ведь в Форосе в то время базировался один из отрядов итальянской флотилии штурмовых средств.
— Ну и что же?
— Как ты думаешь, о какой грязной лоханке говорил Манштейн?
— Очевидно, о какой-то подводной лодке…
— Связанной с итальянскими штурмовыми средствами, иначе генералу не пришлось бы упоминать рядом с Деницем, командовавшим фашистским флотом, Форцу — командира итальянской флотилии штурмовых средств, — подхватил Грач. — И эта лодка, я думаю, имела особое назначение, не стал бы командующий всеми фашистскими силами в Крыму так портить нервы из-за обычной подводной лодки. Понимаете?
— Ну, это еще как сказать…
Иван Трофимович в упор посмотрел на Прохора, нахмурил сросшиеся на переносице брови.
— Ты тоже, я вижу, не разбираешься ни в стратегии, ни в дуле.
Он положил на место необычное донесение партизана и вынул с той же папки еще несколько листков.
— Тогда почитай еще вот это.
Это был русский перевод страничек из дневника капитана первого ранга Мимбелли.
27 мая. Начиная с этой ночи, от подводной лодки «Кенгуру» должно было поступать сообщение о выполнении задания. На море стоит предсказанный метеорологической сводкой штиль и небольшой туман. Все позволяет надеяться на благополучный исход операции, если только «Кенгуру» посчастливилось доставить детеныша в точку использования.
28 мая. От «Кенгуру» никаких известий; думаю, что это запоздание можно объяснить тем, что в районе действий лодки имеются вражеские корабли и лодка молчит из опасения, что ее радиосообщение может быть перехвачено.
17 часов. Все еще никаких сведений о «Кенгуру». Отправляю подводной лодке радиограмму с просьбой сообщить о себе.
23 часа. От «Кенгуру» никакого ответа.
29 мая. «Кенгуру» молчит. Обращаюсь к немецкому командиру военно-воздушных сил Черного моря с просьбой произвести поиск тремя самолетами в полосе Одесса — Севастополь.
14 часов. Три самолета-разведчика, долетев до Севастополя, вернулись, ничего не обнаружив.
19 часов. Обращаюсь в соседний авиакорпус с просьбой еще раз разведать район Севастополя и до Новороссийска, в надежде узнать что-либо о судьбе подводной лодки.
30 мая. Попытки авиакорпуса оказались бесплодными. О «Кенгуру» все еще ничего неизвестно.
1 июня. 5 часов утра. На разведку уходит самолет «Ю-86».
10 часов утра. Сообщили, что самолету-разведчику удалось сфотографировать побережье у Севастополя, контролируемое русскими, а также прибрежную полосу от Новороссийска до Сухуми.
23 часа. Получаю и изучаю аэрофотоснимки. Делаю выводы, что ни по Севастополю, ни по Новороссийску «Кенгуру» оружие не применила. Где же сама «Кенгуру»?»
Пока Прохор читал, Иван Трофимович следил за ним глазами и, заметив, что тот дочитал страничку до конца, сказал:
— Прошу иметь в виду, что дневник совпадает по времени не только с пребыванием Манштейна в Форосе, но и с выходом и загадочной гибелью «Катюши».
— Вы считаете, что между гибелью «Катюши» и «Кенгуру» есть связь?
— Я считаю, что в Черном море одновременно или почти одновременно погибли две лодки воюющих сторон, имевшие задания исключительной важности. Этого достаточно для некоторых выводов…
Иван Трофимович резко захлопнул папку и с такой поспешностью схватил целую груду материалов, чтобы швырнуть их куда-нибудь на полку, что они разъехались в его руках и беспорядочно посыпались на пол. У одной из папок тесемки развязались, и многочисленные снимки разлетелись по всей комнате. Прохор бросился собирать пожелтевшие листки и фотографии.
— Там, под диваном, еще какой-то листок, достань, пожалуйста.
Прохор встал на колени и пошарил рукой под диваном. В руке, действительно, оказалась фотография величиной с почтовую открытку. На оборотной стороне ее, кроме даты, помеченной карандашом, не было никакой надписи, но когда Прохор перевернул снимок, то чуть не вскрикнул от неожиданности. Из-под низкого лба и густых, будто наклеенных, бровей на него сторожко смотрели два трусливых зверька, готовые тут же спрятаться в темных больших глазницах, плоское, будто сплюснутое спереди лицо и тонкие губы не выражали ничего, кроме пьяной жестокости.
— Что там такое? — спросил Грач, заметив волнение гостя.
— Я знаю этого человека, — показал Прохор на снимок.
Хозяин в несколько прыжков оказался возле Демича, взял фотографию и равнодушно сказал:
— Вряд ли.
— Я знаю этого человека, — снова повторил Прохор.
— Кто же он?
— Это водолаз с «Руслана».
— Сколько ему лет?
— Он старше меня лет на семь, значит, около тридцати.
— «Ну, мертвая! — крикнул малюточка басом», — говорил в таких случаях известный русский поэт Н. А. Некрасов, — насмешливо скривил губы Иван Трофимович, пряча фотографию в папку. — Эту фотографию я получил почти двадцать лет назад, когда вашему знакомому и десяти годков не было… А на снимке тридцатилетний малый, сердце которого к тому времени уже успело зарасти шерстью, а руки потрескаться от чужой крови.
— И все-таки это он! — продолжал настаивать Прохор.
— Молодой человек, из вас Шерлока Холмса не получится. Этим снимком несколько лет занимался розыск, и я не завидую вашему знакомому, если бы он оказался в близком родстве со старостой и палачом села Бабанки.
Демич попросил Грача еще раз показать ему снимок. Нет, ни плоское, как у камбалы, лицо, ни похожие на искусственные брови, ни низкий обезьяний лоб, ни, тем более, юркие, диковатые глаза в глубоких темных глазницах его не обманывали. Да, он этого человека видел, он его знал… Но странное дело, чем больше Прохор старался представить себе этого человека, тем больше находил незнакомых черт и тем больше убеждался, что Иван Трофимович прав — нет, это не Арсен Качур! Так откуда же он знает этого человека?
— Ты спрашивал о Леньке? — неожиданно спросил Иван Трофимович. — Так он же, по-моему, живет в одном доме с Масютой, и мы сейчас узнаем адрес.
— С Масютой?
— Да, с тем самым, что готов был до смерти пришибить Леньку за крючок.
— Слушайте, Грач! Да ведь на снимке и есть Масюта! Честное слово, он! Правда, голова, усы и даже брови у Масюты бритые, лицо изморщинено и пепелястый цвет приобрело, так это же что? Это же внешние изменения. Он тогда, сами говорите, моложе лет на двадцать был. А глаза? По глазам, Иван Трофимович, человека всегда узнать можно. Это он, Масюта.