Синее безмолвие
Шрифт:
— Эх, черт! Вот это повезло! — не удержался Виктор от восхищения. — Никак резиденция самого Посейдона.
Водолаз пнул ногой какое-то странное растение, похожее на большой кактус, только без колючек, и увидел черные звенья оборванной якорь-цепи. А всего в нескольких шагах, вцепившись лапами в грунт, лежал и якорь. Водолазу подали толстый стальной трос с гаком на конце, и Олефиренко с трудом удалось закрепить его за скобу якоря.
«Ну вот, — подумал про себя Виктор, — может, и удалось мне спасти маленьких турченят от голода». Он доложил по телефону о выполненной работе и пошел к своему спусковому концу.
До спускового конца осталось
— Спрут! — крикнул Олефиренко и наугад ударил ножом в серую массу. Спрут дернулся, чуть не свалив водолаза с ног, и еще сильнее сжал ему грудь.
— Что там такое? Чего кричишь? — спросил телефонист, очевидно ие расслышав водолаза.
— На меня напал спрут! — что силы крикнул Олефиренко, снова и снова втыкая нож по самую рукоятку в студенистую массу. — Скорее поднимайте.
В телефоне кто-то ахнул и выругался. Затем воздушный шланг и сигнальный конец натянулись, потащили водолаза, а вместе с ним и спрута. Несколько метров это путешествие совершалось почти беспрепятственно, но потом спрут зацепился одним щупальцем за огромный камень, и Виктор почувствовал, что шланг натянулся, как струна. Спрут, то раздувая, то сморщивая свое мешковатое тело, удерживал жертву на месте.
— Осторожно, не оборвите шланг! — передал Олефиренко на палубу и, изловчившись, полоснул ножом по щупальцу, обвившемуся вокруг медной манишки скафандра.
Удар был очень удачен. Виктор увидел, как, все еще пульсируя и извиваясь, плавно опустился на грунт отрубленный кусок щупальца. Вода окрасилась темно-коричневой жидкостью. Виктор знал, что с каждым ударом уменьшаются силы врага, что если ему удастся отрубить еще хотя бы один из страшных щупальцев чудовища, тот может сдаться и отпустить жертву. Однако наносить удары по щупальцам, которые со страшной силой сжимали живот и грудь и больше всего угрожали ему, он боялся, опасаясь повредить ткань скафандра. И хотя щупалец, присосавшийся к медному шлему, меньше всего был опасен Виктору, именно с ним и решил разделаться водолаз. Снова и снова он вонзал нож в упругое, извивающееся тело. Рассвирепевший хищник, потеряв и второй щупалец, никак не хотел упускать добычу. Он выпустил камень. Виктор напряг все силы, чтобы дотянуться до спускового конца и зажать его между колен. Спрут тоже мертвой хваткой вцепился в спусковой конец и прижал ослабевшую от усталости руку водолаза к шлему. Нож выпал из онемевшей руки Олефиренко.
— Скорее поднимайте! — теряя сознание, крикнул Виктор в телефон.
Спусковой конец начали быстро выбирать. Спрут, перестав держаться за камень, потерял опору и вместе с водолазом всплыл у борта китобойца. Собственно, водолаза не видно было за серым студенистым телом чудовища. Присоски щупальцев так впились в скафандр, что их пришлось обрубать ножами на палубе. Быстрый подъем с восемнадцатиметровой глубины и страшные объятия осьминога-гиганта не прошли для Виктора бесследно: когда отвинтили иллюминатор, он чуть не захлебнулся в кровавой пене.
Врачи установили баротравму легких.
Каждый водолаз по-своему переносит такую беду: одни отделываются потерей сознания, кровавой пеной изо рта да болью в груди при каждом вдохе; другие всю жизнь страдают расстройством сердечно-сосудистой системы, а третьим, если пузырьки газа попадут в русло крови, питающее мозг, — паралич и смерть. Счастье Виктора, что его сразу же поместили в барокамеру с повышенным давлением, а затем в больницу к опытным врачам. Но с тех пор он часто кашляет и жалуется на боль в груди. Врачи запретили ему спускаться под воду и курить. Но Виктор никак не может отказаться от дурной привычки, нет-нет да и возьмет в губы проклятое зелье. Правда, курить ему не приходится — сразу же закашляется и выбросит сигарету за борт. Но пройдет несколько часов, забудется Виктор или разволнуется — снова чертова сигарета в губах…
Вот и сейчас он забился в сухом кашле, встал, подошел к борту, сердито сплюнул в воду и бросил туда неуспевшую разгореться сигарету.
— Зачем ты покупаешь эту гадость?
— А я ее не покупаю, — сквозь кашель прохрипел капитан. — Это все Качуровы дары.
Отдышавшись, Виктор снова повернулся побледневшим лицом к Прохору:
— Так какая же твоя дорога в коммунизм, ну-ка, сказывай?
— Коммунизм, по моему разумению, Виктор, дело великое, дорога к нему очень-очень длинная, и идти по ней не так уж легко.
— Однако когда человек не стоит на месте, а идет по этой длинной-длинной дороге, то она с каждым шагом становится короче?
— Если человек идет по дороге… А если он то в одну, то в другую сторону свернет, а иногда бывает и заблудится, обратно пойдет?
— Ну, теперь заблудших не так много, а таких, которые сознательно назад идут, пожалуй, и нет у нас, вымирающая разновидность.
— Ты так думаешь?
— Факт.
— А я думаю, что идущие назад… Нет, не только сами идущие назад, но и других тащащие есть и среди команды «Руслана».
Виктор недовольно посмотрел на Прохора. Опять за свое? Что ему надо? Почему всякий разговор сводит к команде «Руслана» и старается обязательно опорочить кого-то, очернить? Олефиренко долго тер пальцами щетку усов, искоса поглядывая на Прохора, будто решая, стоит ли с ним продолжать разговор. Нет, не может этот парень, прошедший нелегкую школу жизни, видавший горе, воспитанный во флоте, быть клеветником! А дезертиром может быть? Оказывается, может. Черт знает что такое! Со спрутом легче было — там все ясно: обрубай ему щупальца, бей во что попало, только сильнее, только в самое уязвимое место, иначе засосет, задушит. А здесь? Виктор снова вытащил сигарету, закурил и, закашлявшись, щелчком выбросил ее за борт. «А что, если ему прямо сказать обо всем, пусть знает. Неужели и после этого не перестанет наушничать?» Виктор сел рядом с Прохором, положил ему руку на плечо.
— Слушай, Прохор. Твой отец погиб на фронте. Погиб как честный человек, защищая Родину. Мать твоя получила похоронку. Горько тебе было без отца расти. Но ты знал: погиб за Отечество. Тут, по-моему, обиды никакой быть не может: не он один пал, не ты один сиротой остался… Была война, его убили фашисты, и ты ненавидишь фашистов. Конечно, не только потому, что они убили твоего отца. Но твоя ненависть вдвойне справедлива…
— Ты к чему этот разговор ведешь, Виктор?
— Слушай, не перебивай…