Синекура
Шрифт:
Остановились все почти одновременно. Взгляды на Адриана — пусто. Кивнул и пошел на второй этаж. Вслед за ним Дима и Гена, указавший мне взглядом тоже идти с ними, за нами еще пара человек. В тишине. Только у Гены из телефона слышались гудки, когда он набрал Кострову.
На втором этаже очень приглушенно была слышна мелодия мобильного. Адриан безошибочно направился к двери кабинета, откуда шел звук. Распахнул. Зашел. Вслед за ним Гена с Димой и я. Как только переступила порог, в нос ударил запах бед.
Запах смерти.
Гена охнул. Дима одеревенел и проронил «господи». Я уже все поняла. Я уже
Лужу крови на полу, под рабочим креслом Артема. Потеки по столу. Креслу. Телу. Окровавленные купюры. В трех метрах от стола с Артемом на софе Костров. Тоже навсегда уснувший. Повалившийся поперек софы. С частью внутренних органов на полу.
Сердце сорвалось, сбилось, исчезло. Под истошные вопли ужаса порванных струн нервов. Мурашки пробежались по всему телу и цеплялись о ткань одежды, вызывая болезненность на коже, ощущение мороза под ней, онемения, суживающего холодом все сосуды. И в сознание с равными промежутками со скрежетом и грохотом врезалась, выбуравливалась, высекалась фотографичными по деталям кадрами кровь. Бесконечно много крови. По полу. Мебели. Стенам. Купюрам.
Сзади сдавленный вздох и кто-то из его людей шагнул назад, за порог. Пока я стояла и смотрела. Пока рядом был не дышавший Дима и привалившийся спиной к косяку Гена.
Адриан двинулся вперед.
Плавно, спокойно. Жутко. Переступая лужи, обходя брызги и потеки. Остановился перед креслом с Артемом.
Неторопливо опустился на корточки.
Очень медленно склоняя голову чуть на бок, одновременно немного приподнимая подбородок, ведя им. Так хищники принюхиваются. Оценивающее такое движение, пугающее до полного оцепенения. Анализирующее. Равнодушное.
— Топорная работа.
Так я впервые услышала его голос.
Глубокий, обволакивающий, интонационно ложащийся на восприятие эффектом рельефного бархата, изящно услаждающего слух своей насыщенной роскошью, хотя в нем абсолютно не было эмоций. Совершенно никаких. Беспристрастный и ровный. Произносящий жутчайшие слова:
— Резали дилетанты. — Поворот головы в профиль и задумчивый взгляд на софу с трупом, — боялись, когда потрошили. Следов много. Это заказ и заказ срочный.
Ровно никаких эмоций. Ни в голосе, ни в движениях, ни в нем самом. Он выглядел как человек, который разглядывает абсолютно неинтересный и скучный ему ребус. А не смотрит сначала на труп с перерезанным горлом, в которое напиханы купюры, а потом переводит взгляд на второй, вспоротый от живота до глотки.
Меня покачнуло, мир сузился до самого пугающего зрелища в моей жизни, и я словно бы со стороны услышала свой всхрапнувший вздох. Прозвучало немедленно:
— Выведи.
Краткий взмах кисти, адресующей приказ в сторону белого Гены, широко открытыми глазами глядящего на убитых.
Вывел. Во двор, под почти черное от туч небо, снова начавшее орошать землю мелкими холодными каплями. Рухнула на скамейку у мраморного крыльца. Он остался рядом. Неверными пальцами выудил пачку сигарет из кармана брюк.
— Можно? — сдавленно, тихо, просительно, глядя на пачку, убираемую в карман.
Он протянул сигареты и зажигалку.
Прикурила Мальборо. Зарыдав. Сбито, задавленно, потому что не повело от никотина и не отравило дымом, не сбило картину
В обонянии словно запутался запах смерти. Запах неземной жестокости.
Свежая кровь отдаут металлом. Теперь я знала еще и то, что свернувшаяся смердит тошнотворной, пропавшей сладостью в сплетении с удушающим, разбивающим сознание запахом разложения. Оно скользит сквозь поры кожи, вливается в кровь, пробирается в сознание и там отпечатывается навсегда. Отпечатывается и отпечатывает. Виденье того, что уже не забыть никогда. Это след засвидетельственного при жизни ада и сознание рисовало его предысторию. От этого не отречься, не скрыться, не избавиться и я задушено взвыла, когда в закоротившем мозгу вырисовывалось то, как резали глотку, как запихивали туда банкноты. Как человек уходил в преагонию, бился в агонии, захлебывался и умирал, чтобы утром я увидела это… Кем надо быть?.. Что надо…Как…
Это долбило изнутри кошмаром, накрывало ужасом, лишало всякой возможности соображать.
Глубокая затяжка до кашлевого рефлекса, но снова не убило.
И не убьет, — внезапно поняла я. Это останется навсегда, даже если я прямо сейчас накачаюсь литрами водки. Не исчезнет, не станет тусклее, не сотрется ни на штрих из памяти, потому что оно вбуравилось, высекло свои очертания в сжавшейся от кошмара душе. Такое не забывается, оно остается навсегда и прорывается в память, путая смрадом мысли и размывает понимание себя в мире, где такое возможно.
Я докурила, а он вышел из дома. Почти все сопровождение к машинам, остались с ним двое и Гена.
У него в руке был телефон Артема. Он прикурил и я едва не заскулила. Потому что телефон Артема был в крови, она испачкала ему пальцы, а он совершенно равнодушно поднес сигарету к губам и затянулся, пальцем второй руки быстро пролистывая что-то на окровавленном экране.
Это было страшно. Очень страшно. Потому что в нутро впивался этот момент как еще один из самых впечатляющи в моей жизни — это абсолютное спокойствие, ровные движения, когда остальных в открытую едва не трясет от увиденного. Его пальцы в крови — он спокойно курит. Но пугало не это. А шепот разума, подсказывающий сделать вывод из того, что чужая кровь у его лица естественна, потому что он не реагирует на это, не замечает. Он спокойно курит и пролистывает страницы на окровавленном телефоне.
Сидела на скамейке под дождем в окружении трех человек, когда внутри моего дома двое убитых. Ощущала себя глупейшим травоядным, вошедшим в лес, полный диких зверей. Одичавших. И голодных. И не понимала, почему они медлят.
— Адриан, счета пустые. — Негромко произнес Гена, убито прикрывая глаза и убирая свой телефон в карман брюк.
Это существо не отреагировало.
«— Как он отреагировал?
— Как всегда. Никак».
Диалог не всплыл в памяти, он выстрелил, он злорадно расхохотался, сказав мне, что это естественно. Что его нулевые реакции естественны. А в ассоциативном ряду промелькнула пугающая мысль, что там, в кабинете Артема, было трое мертвых. Просто у одного тело живое.